Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна
Шрифт:
– Что происходит? – спросила хозяйка дома. – Сэм, что они делают?
Сэм улыбнулся, отступил назад, и баронесса вклинилась в толпу, не отпуская руки Ридры.
– Раздвинь народ!
Ридра узнала голос Лиззи. Закрывавший ей обзор человек отошел, и Ридра увидела: ребята из машинного отделения расчистили площадку футов десять в ширину и охраняли его по периметру, как юные полицейские. В середине на корточках сидела Лиззи и трое парнишек – судя по одежде, отпрыски местной знати.
– Вы поймите, – поучала она, – тут кистью надо.
Ногтем большого
– Еще раз покажи!
Лиззи взяла другой шарик:
– В пол упираться одной костяшкой, чтобы поворачивать можно было. Но главное – кисть.
Шарик вылетел из ее руки – щелк, щелк, щелк. Пять-шесть человек зааплодировали, Ридра в том числе.
Баронесса прижала руку к груди:
– Прекрасный бросок! Загляденье! – Опомнившись, она обернулась. – Сэм, мы тебя, наверное, согнали. Ты же эксперт по баллистике.
С миной благовоспитанного смущения она уступила место и снова повела Ридру по залу.
– Вот почему я так счастлива, что вы со своими товарищами к нам пожаловали. От вашей компании такой свежий, сочный, бодрящий дух!
– Вы так говорите, будто мы яблоки! – рассмеялась Ридра.
«Аппетит» баронессы выглядел менее пугающе.
– Да, если бы вы здесь задержались, мы бы вас скушали. У вас есть то, по чему мы очень изголодались.
– Что же?
Они подошли к барной стойке, взяли бокалы. Лицо баронессы посерьезнело.
– Вот вы приезжаете… и мы сразу узнаем массу нового – о вас, а в конечном счете и о себе.
– Не понимаю.
– Взять вашего навигатора. Ему нравится пить из больших бокалов и все закуски, кроме анчоусов. А я ни про кого здесь даже таких вещей не знаю. Нальешь им виски – пьют виски. Нальешь текилы – глотают текилу. И вот только что я узнала… – она перевернула руку ладонью кверху и покачала из стороны в сторону, – что главное – кисть. Раньше и не подозревала.
– Мы привыкли друг с другом разговаривать.
– Да, но вы говорите о важном. Что вам нравится, что не нравится, как что делается. Вы действительно хотите познакомиться с этими пыльными мешками, которые убивают людей?
– Не особенно.
– Вот и я так подумала. Так что не будем тратить время. Есть тут три-четыре человека, которые вам, пожалуй, понравятся, но я еще успею вас представить до конца вечера.
И она ринулась в толпу.
Ридра задумалась о приливах и отливах. Об океанах. О течениях гиперстазиса. О перемещениях большого количества людей. Она двигалась по пути наименьшего сопротивления, выбирала пустоты, которые то приоткрывались, то заполнялись, по мере того как люди подходили друг к другу поздороваться, тянулись за новыми бокалами, начинали и прекращали разговоры.
Вдруг в углу – винтовая лестница. Она поднялась на два витка и взглянула сверху на сборище гостей. Там, где лестница заканчивалась, были полураскрытые двойные двери, тянуло свежим ветерком. Она вышла на балкон. Сиреневое небо стало фиолетовым и было украшено изящными прочерками облаков.
– Капитан…
В самом углу, в тени вьюнов, обхватив руками колени, сидел Рон. Кожа не серебро, подумала она, но когда он так завязывается узлом – как будто клубок проволоки из белого металла. Он оторвал подбородок от коленей и откинулся на заросшие перила; теперь его серебристо-ржаные волосы оказались в венчике из листьев.
– Что ты здесь делаешь?
– Там слишком много народу.
Она кивнула, наблюдая за тем, как он опустил плечи, как вскочили и разгладились бугорки трицепсов. Каждый его вдох превращался в песню из крошечных движений молодого жилистого тела. Примерно с полминуты Ридра слушала это мускульное пение; он же смотрел на нее не шевелясь, в окружении чарующих ноток. Наконец она спросила:
– Что-то не так у вас с Молльей и Калли?
– Да нет… просто…
– Просто что? – улыбнулась она и облокотилась на перила.
Он опять положил голову на колени:
– У них-то все нормально вроде. Но я самый молодой… и… – Вдруг его плечи вздернулись. – Да не понять вам! Конечно, вы знаете о таких вещах, но ничего вы на самом деле не знаете. Пишете о том, что видите. А не о том, как живете.
Все это он выпалил полушепотом, резкими очередями. Она слушала его слова и смотрела, как на щеке дергается, скачет и бьется зверек жевательной мышцы.
– Извращенцы, – продолжал он. – Вот что вы, таможенники, о нас думаете! Барон, баронесса, все эти люди – таращатся на нас, не понимают, как это так – три человека! И вы не понимаете.
– Рон…
Он ухватил зубами лист и оторвал его от стебля.
– Пять лет назад я сама… была в триплете.
Его лицо медленно повернулось к ней, словно растягивая пружину, затем снова запрокинулось назад. Он выплюнул лист.
– Вы все-таки из таможенных, капитан. Да, вы держитесь рядом с транспортниками, но как вы даете им пожирать себя глазами, как они таращатся на вас, когда вы проходите мимо… Вы королева. Но королева таможни. Вы не с транспорта.
– Рон, я человек публичный. Поэтому и смотрят. Я пишу книги. Да, таможенные их читают, но смотрят только потому, что им интересно, кто это все понаписал. Их писала не таможня. Когда сталкиваюсь с таможенными, они мне говорят: «Вы с транспорта». – Она пожала плечами. – Я ни то ни другое. И все-таки я жила в триплете. Я понимаю, как это.
– У таможенных не бывает триплетов.
– С двумя мужчинами. Если когда-нибудь у меня это еще случится, то лучше с мужчиной и женщиной. Так мне, наверное, будет легче. Но я жила в триплете три года. Это в два с лишним раза дольше, чем ты.
– Значит, ваш не сросся. А наш сросся. По крайней мере, пока была жива Кэти.
– Один погиб, – сказала Ридра. – Другого в Гиппократовской держат в анабиозе, пока не изобретут лекарство от болезни Колдера. Вряд ли я доживу, но если доживу…