Вавилон
Шрифт:
На лицах слушателей отобразился ужас, и только мастер-гребенщик ухмылялся про себя.
Он знал, что Кир — могучий царь, но знал также и то, что россказни о волчице — выдумка, пущенная в ход для одурачивания простаков. Как-то ранним утром в его мастерскую явился персидский купец с высоким коробом за спиной. Он скупил у него чуть ли не все гребни, отделанные жемчугом и тонкой резьбой, и щедро заплатил за них — золотыми персидскими монетами, горевшими на ладони, точно маленькие солнца. До поздней ночи просидел он в пустой мастерской, беседуя с хозяином. И когда месяц посеребрил зубчатые
Персидский купец тоже пришел оттуда и, словно златоустый пророк, повествовал о жизни Кира, начиная с самого его зачатия, когда будущий царь, подобно затерянному семени, пребывал во чреве Манданы, матери своей, и кончая тем днем, когда он, как и его отец Камбиз, стал властелином Анзана. Жизнь Киру дали Мандана с Камбизом. Мандана приходилась дочерью мидийскому царю Астиагу, а Камбиз — сыном персидскому князю Курушу из царствующей династии Ахеменидов.
— Кир — царский сын, ему на роду было написано властвовать.
Так говорил персидский купец, облокотясь на короб, при свете месяца, стража ночных небес, глядя в маленькие глазки гребенщика.
— Да только дед, царь Астиаг, невзлюбил внука.
— Неужто? — дивился мастер.
— То-то и оно.
— Гм…
— Перед тем как младенцу покинуть материнское лоно, лоно Манданы, Астиагу привиделся вещий сон.
— Вещий сон? — Хозяин придвинулся к рассказчику.
— Вещий.
— Гм…
— Всемогущему царю Астиагу, повелителю мидийцев и Эламского царства, приснилось, будто из лона Манданы произросла могучая виноградная лоза, затмившая своими побегами его владения. Маги и звездочеты предсказывали, что Мандана даст жизнь великому властелину, который подчинит своей власти не только чужеземных правителей, но и самого царя Астиага. Так оно и случилось. Мандана родила Кира, и тот сломил могущество Астиага и стал владыкой Мидии, отомстив тому, кто обрек его на погибель, когда он был еще беспомощным младенцем.
— На погибель? — по слогам выговорил мастер, машинально разгребая на своем столе роговые обрезки.
— На погибель, потому что пророчество магов испугало Астиага. Задумав недоброе, призвал он Мандану к себе. Камбиз не мог этому противиться, он был данником Астиага. Вскоре Мандана произвела на свет сына и нарекла его Киром. Астиаг пожелал взглянуть на внука, и, когда кормилица принесла его, он из страха за себя приказал верному царедворцу Гарпагу убить младенца и потихоньку унести в горы.
Гребенщик вздрогнул и невольно произнес вслух, точно все еще сидел с купцом в своей мастерской:
— В горы…
Изиба взглянула на него. Она не умела читать чужие мысли, так как не обладала даром пророков — даром познания и провидения. Не зная, о чем думает гребенщик, она спросила:
— Ты думаешь, нам лучше уйти в горы и там переждать беду?
Смешавшись, гребенщик снова постучал ногтем по зубу, словно возвращая себя к действительности.
— По нынешним временам и впрямь лучше жить с дикими зверями, чем с людьми. Близится день суда и муки мученической. Но я о другом…
— О
— О том, как Астиаг, ходивший в пурпуре из города Библа и увешанный золотом с острова Тассу, жестокосердый царь Астиаг приказал Гарпагу убить Кира, едва тот покинул материнское чрево, и унести его в горы.
— Но Гарпаг пощадил этого изверга, — затрясся от злобы торговец Эрару, — да осенит Астиага Шамаш, он ведал, что ожидает людей, когда внук его подрастет.
— Да укрепит Нинурта, бог войны, меч Кира, — надулся гребенщик. — На себе испытав несправедливость, Кир хочет избавить мир от неправды.
— Откуда это известно тебе, мастер? — подбоченилась Элига, которая толкла у крыльца ячмень в ступе.
— Заходил ко мне один персидский купец. — Мастер шумно втянул воздух тупым носом.
— Верно, он неплохо тебе заплатил за гребни… — укоризненно бросила Изиба, приглаживая густые кудряшки над лбом малыша.
— И то сказать… золотыми.
— Зо-ло-ты-ми?
— Ну, теперь ты как вельможа, — рассмеялась она, — только вот на груди золотой цепи не хватает!..
— Неужто вправду золотыми? — недоверчиво переспросил подмастерье. — Может, не золотыми, а ячменем?
— Говорят вам — золотыми, самыми настоящими! Вот я и думаю — если простой купец может платить золотом, то, когда придет Кир, все будем в золоте купаться. Вот она, его справедливость!
— Оно и впрямь было бы справедливо… Слушатели одобрительно закивали головами.
Поодаль, на краю дороги, сидела покрытая язвами женщина, моля милосердных богов об исцелении и ловя каждое слово о Кире. Персидского царя ждали, верили, что он несет избавление униженным, и в то же время боялись, так как войско его сеяло смерть и огонь. Говорили, что самими богами ему предначертано властвовать над Старым Светом, но обезображенная гнойниками и струпьями женщина всей своей исстрадавшейся душой желала, чтобы не правом на власть, а даром исцеления обладал персидский владыка.
— Здоровье дороже золота, — кричала она людям, прикрывая язвы на своем теле.
— Будет золото — будет и здоровье, — ответила ей Элига и, переводя дух, отложила пест. — Накупим себе дворцов, каждый день будем купаться да натираться благовониями, как вельможи.
Женщина в язвах махнула рукой и устремила взгляд к Узкой улочке, откуда ежедневно в этот час появлялся жрец бога Эа, утешавший страждущих сочувственным словом. Когда он показался на углу, несчастная выпростала из-под тряпья руки и простерла их к слуге божьему. Тот направился прямо к ней, но не словом утешения, а холщовым мешочком с сушеными травами облагодетельствовал ее на этот раз.
— Омой язвы отваром, — сказал он ласково.
— И тело мое снова очистится?
— Если Эа явит милость — очистится.
— Будь благословен, святой человек, — поблагодарила она его.
Едва он отошел от больной, как его остановила жена гребенщика.
Люди, кланяясь, обступили жреца, у всех на языке был один вопрос.
Не успев поздороваться с жрецом, подмастерье сказал за всех:
— Верно, просвещенный слуга божий все знает про Кира и волчицу. Он человек ученый, для него тайн нету. Вот увидите, на пристани мне не наврали.