Вблизи сильных мира сего

Ерёменко Владимир Николаевич

Почему в своей журналистской карьере я вспоминаю только интервью? Я любил этот жанр. Подготовь заранее нужные вопросы, узнай побольше об интервьюируемом и вперёд!

Любил ещё и потому, что, видимо, имел какой-то дар общения с незнакомым человеком и мог его разговорить.

Кстати, это мне здорово помогло и в писательской работе. Особенно в её начале. Все мои первые книги, по существу, беседы с интересными людьми. Главным образом, прошедшими войну.

А мне у них было, что спросить и о чём с ними побеседовать. Видимо, недаром я и диссертацию выбрал близкую к этой

теме: "Современная художественно-документальная литература".

Но я отвлёкся. Скажу, мою любовь к интервью заметили раньше и поддержали в местных газетах, а потом уже в ТАСС. В телеграфном агентстве на протяжении всей более чем десятилетней службы меня постоянно вызывали на всесоюзные и международные спортивные события. А в их освещении главным образом были интервью.

Помню, на фестивале молодёжи и студентов в Москве в 1957 году, меня включили в группу ТАСС, которая отвечала за интервью с высокими гостями на фестивале.

Именно тогда у меня было самое короткое интервью со знаменитым философом и писателем, отцом французского экзистенциализма Жаном Полем Сартром.

Мы прорвались к этому низкорослому худосочному человечку в массивных задымлённых очках, когда он уже поднялся с места и собирался покинуть трибуны Лужников.

— Коротко! Ваше впечатление об открытии фестиваля для ТАСС, — крикнул я переводчице.

И та выпалила фразу Сартру по-французски.

Маленький, будто приплюснутый сверху человечек, от чего голова ушла в плечи, перевёл взгляд на мой блокнот, вскинутый на изготовку, и что-то сердито ответил. Переводчица, юная выпускница МГИМО, залилась краской. А разгневанный интервьюируемый, обойдя нас, устремился по ступенькам к выходу.

— Он что? Послал нас по французской матушке?

Переводчица наконец пришла в себя и тихо, доверительно сказала:

— Знаешь, что он сказал? "Я устал от этого хорошо отрепетированного энтузиазма".

Я потом "по секрету" стал рассказывать об этом интервью своим друзьям-тассовцам, пока мой отец-благодетель зам. генерального Александр Иванович Бернов не пригласил меня в свой кабинет и строго приструнил: "Перестань болтать, а то и я не смогу тебе ничем помочь".

4. В Зазеркалье

Я уже упоминал, что Андрей Павлович Кириленко, первый секретарь обкома, в самом начале моего пребывания на Урале был избран кандидатом в члены Политбюро. С этого момента он вошёл в особенную касту людей, о пребывании которых на любом мероприятии обязаны сообщать печать и радио. Сообщения должны быть обязательно правительственными, и их давал ТАСС.

Вскоре Кириленко баллотировался в Верховный Совет по Невьянскому избирательному округу. Первая поездка – небольшой городок Невьянск в сотне километров от Свердловска. Там перед уральцами Андрей Павлович должен произнести большую предвыборную речь, а я сделать из неё определённого размера (кажется, около газетной полосы) публикацию и передать её в ТАСС, чтобы она завтра появилась во всех газетах страны.

Морозная уральская зима. Дорогу еле успевают очищать от снега. А он валит и валит. Едем

в тяжёлом правительственном "ЗИЛе", который, как танк, разбивает свежие перемёты снега. Рядом с шофёром охранник. Мы на заднем сидении. Кириленко в середине. Я с одной стороны, помощник с другой. На откидных сидениях второй охранник и зав. финсектором обкома, который обеспечивает наш выезд.

За нами ещё две "Волги", но они где-то отстали.

Кириленко нервничает. Мы можем опоздать к шести часам, на которые назначено собрание.

— В случае чего, — рассуждает он, — там могут и подождать. А вот у тебя как? — обращается он ко мне. — Ты успеешь передать? Ведь речь большая.

Я успокаиваю его:

— Есть два часа в запасе. Разница свердловского времени с Москвой. А потом можно начать передавать, как только доберёмся до телефона.

— Что? Раньше, чем я начну её произносить? — удивляется он.

— Не раньше. А можно одновременно. Если вы, конечно, не будете сильно отрываться от текста.

И опять ко мне:

— А у тебя всё готово?

Идёт нудный разговор. Я на "вы", а он на "ты". Все напряжённо молчат. Нервозность "хозяина" передаётся и мне, хотя я и знаю – волноваться нечего! Почти за десять лет службы в ТАСС был я и в более сложных ситуациях, и всё обходилось. Если пурга и заносы не позволят нам добраться до Невьянска, то уж до ближайшего телефона мы пробьёмся.

Обогнав чистивший впереди нас дорогу трактор, мы километра через три вязнем в сугробе. У нас два выхода: или ждать снегоочиститель, который теперь идёт за нами, или попытаться пробиться вперёд, где рокочет ещё один, какой, кажется, уходит от нас.

Все, кроме шофёра, выскакиваем из машины. Но охранник удерживает в салоне Кириленко ноющей просьбой с нотками отчаяния.

— Андрей Павлович! Не положено! Андрей Павлович! Нельзя! Не нарушайте…

Мы, пятеро молодых мужиков – два охранника, помощник и я с обкомовцем – всё же выталкиваем наш бронированный "ЗИЛ" из снежного плена и летим в круговерти пурги дальше.

До Невьянска добираемся вовремя. Дворец культуры переполнен нарядными людьми, играет музыка. Кумач флагов, яркие лозунги, портреты членов Политбюро. В центре сцены большой портрет того, кого ещё полчаса назад охранник так и не выпустил из машины…

Всё идёт, как и намечено. Прослушав выступление доверенного лица и начало речи Кириленко, спокойно прохожу в кабинет директора дворца и заказываю по правительственной связи Москву…

Речь Кириленко, которую я знаю почти наизусть, потому что последнюю неделю с помощниками работал над ней, гремит в динамиках…

Через несколько минут резкий звонок телефона и ласково-вкрадчивый голос телефонистки: "Москва на проводе…"

Банкетный стол накрыт в одной из комнат дворца. Судя по закускам, машины, которые отстали, прибыли. Аплодисменты и шум зала наконец смолкают в динамике. Мы уже с помощником выпили по рюмке водки и закусили бутербродом с красной икрой. Сейчас помощник метнулся навстречу Хозяину, а я "с чувством выполненного долга" восседаю в кресле и прислушиваюсь, как по всему телу блаженно разливается тепло…