Вблизи сильных мира сего
Шрифт:
До восшествия на самую высокую точку партийного Олимпа Горбачёву пришлось преодолевать три ступени-смерти: Брежнева, Андропова и Черненко. И каждый раз он расчётливо приближался к цели. Как говорили наши консультанты, да я видел и сам, когда попадал на подмосковные дачи, где работали над докладами, Михаил Сергеевич на каждой ступени очень верно выбирал ориентир в Политбюро.
После смерти Кулакова был Черненко, достигший необыкновенной силы при Брежневе. Пожалуй, самый бесцветный и примитивный среди партфункционеров, человек без биографии, как говорили в ЦК (он даже не был секретарём обкома, министром, а через
С приходом Брежнева Черненко возглавил общий Отдел ЦК, самое скучное и бюрократическое подразделение в партийной машине. Оно готовило и хранило документы секретариатов и Политбюро.
Когда Брежнев при Хрущёве возглавлял Верховный Совет, Черненко был у него зав. секретариатом.
И вот, попав в ЦК, этот перекладыватель бумажек из папки в папку вдруг взмыл! А зачуханный общий отдел, как шутили у нас в аппарате ЦК, стал Всеобщим!.. Бюрократизм и делопроизводство достигли апогея.
Вот с этим человеком и задружил Горбачёв. Тому способствовало ещё и то, что они оба в одно время, в конце семидесятых, вошли в Политбюро. Ловко обложив опекой и заборами больного Брежнева, Черненко достиг такой силы, что и умный Андропов, придя к власти, зная ему цену, не мог потеснить всесильного "К.У." (Константина Устиновича).
Правда, у Андропова было мало времени, и, когда он умер, власть, почти без боя, перешла к Черненко.
Зато, когда сошёл сам "К.У.", борьба разгорелась не на жизнь, а на смерть. В неё ввязались сразу три члена "ПБ": старик Гришин, московский секретарь, и молодые – Горбачёв и Романов, секретарь Ленинградского обкома.
Бездыханное тело Андропова ещё лежало в палате больничного бокса для членов "ПБ" в Кунцево, а в Кремле шли родовые схватки нового Генсека.
Рассказывают, что, когда отпала кандидатура старика Гришина, голоса за "молодых" распределились поровну.
Патовая ситуация продолжалась, пока окончательно не остыл труп почившего в бозе. Разрешил её патриарх "ПБ" Громыко. Он уговорил "стариков" отдать голоса за Горбачёва. (Он сговорился с последним, что займёт пост председателя Президиума Верховного Совета СССР. Однако позже, когда его протеже развалил Союз, он публично горько раскаялся.)
Об этой мышиной возне на самом Верху мне рассказывали цековцы, а я к тому времени уже перешёл на другую работу. Однако связь, хотя и эпизодическую, с Верхами держал, сотрудничая в редакционных комиссиях на съездах партии, писателей и сессиях Верховных Советов.
Вспомнил эпизод вопиющего бездушия и подлости высоких чинов Зазеркалья к разжалованным сотоварищам.
Как-то мы вошли в вестибюль подъезда Большого Кремлёвского Дворца и увидели растерянного, чуть не плачущего Подгорного, недавнего председателя Президиума Верховного Совета и члена Политбюро. Он стоит перед охраной в подъезде с развёрнутым удостоверением депутата. Оказывается, его, Подгорного, не пускают на заседание сессии. Капитан из "девятки" говорит по внутреннему телефону, видимо, со своим начальством, а лейтенант заступил старику дорогу.
— Да, что же вы делаете! — вдруг сорвался старейший из нас, инструктор Пётр Иванович Жилин, начавший службу в ЦК ещё при Сталине. — Он же ещё депутат!
Все мы так дружно поддержали коллегу, что капитан, чуть не выронив трубку, кивнул лейтенанту пропустить Подгорного…
Это было перед утренним заседанием
Однако после этого инцидента я не раз наблюдал такую картину, когда выведенные из Политбюро партфункционеры ещё продолжали принимать участие в заседаниях сессий Верховных Советов СССР и РСФСР депутатами, которыми они оставались и после снятия с партийных постов.
Но это было жалкое и удручающее зрелище. В зале они сидели уже не в президиуме, а среди депутатов от той же области или республики, где избирались. Их сторонились все, кто ещё вчера заискивал и добивался их благосклонности. Особенно шарахались от них члены ЦК, секретари обкомов и министры. Трагикомические сцены вызывали омерзение.
Я наблюдал, как выведенный из Политбюро Романов, вцепившись в человека со звёздой Героя Соцтруда, бродил в перерывах между заседаниями по Георгиевскому залу и не отпускал его локоть. Ленинградцы, смущаясь, ответили на мой вопрос: "Это рабочий с "Электросилы". (И назвали фамилию.) Единственный оказался порядочным. Все земляки бегут от него, как от прокажённого…"
В другой раз я видел в такой же ситуации разжалованного своего старого знакомого Кириленко. Зрелище не только жалкое, но и трагическое. Старик-развалина в явном маразме, с двумя золотыми звёздами на впалой груди и бронзовым памятником на родине, бродит среди прогуливающихся депутатов по залу Кремлёвского Дворца и старается пожать руки тех, кого он хорошо знает.
Бросается не ко всем, а только к тем, к кому обращается по-партийному на "ты". Но те испуганно сторонятся. А депутаты, которых ему удаётся остановить и взять под руку, жалко озираются, словно просят защиты…
Мне было стыдно и горестно смотреть на эти дикие сцены, но по выработавшейся писательской привычке я заставил себя не отвернуться, чтобы узнать, чем же всё это кончится…
А кончилось тем, что уже к концу перерыва к Андрею Павловичу подошли двое рослых мальчика в штатском, оторвали от него очередную "жертву" с депутатским значком и стали уже сами водить его в кругу прогуливающихся по залу.
Прозвенел звонок, и Кириленко вдруг устремился к входной двери в зал заседаний, с неожиданной прытью потащив за собой мальчиков. Депутаты хлынули к входным дверям и скрыли от меня Андрея Павловича и его сопровождающих…
Эта последняя встреча с некогда вторым человеком в стране, обладавшим почти безграничной властью, была шоком. В следующий перерыв я уже не встретил Кириленко ни в зале заседаний, ни в кулуарах. Не было горемыки и на следующий день работы сессии…
За десять лет службы на Старой площади мне всего один раз пришлось присутствовать на заседании секретариата ЦК. Обсуждалась работа Ярославской партроганизации, а я был в бригаде ЦК, которая её проверяла.
Вёл этот секретариат Кириленко. Какую же силу и мощь излучал тогда этот человек! Она шла от зала заседаний на пятом этаже, куда даже мы, работники аппарата, могли попасть только по разовым пропускам, угнетающая сила шла от огромного стола, где восседал этот низкорослый, тучный человек (а раньше за ним сидели Сталин, Маленков, Хрущёв…). Как трепетно все смотрели на него и, затаив дыхание, ждали его замечаний и реплик по тщательно отрепетированным отчётам выступающих на секретариате.