Вчера

Йап Фелисия

– Никогда еще ни одна клиентка не просила меня вернуть ей прежнюю внешность, – сказал он; изумление выгравировано поперек его лба.

– Все когда-нибудь случается впервые, доктор. Женщины очень переменчивы, вы разве не знали? Особенно в том, что касается внешности. Но я заплачу. Я заплачу, сколько бы это ни стоило, чтобы вернуть прежнюю себя. Реверс-инжиниринг – всегда головная боль, я знаю. Поэтому и обещаю хорошо заплатить.

При упоминании о деньгах лицо Пателя моментально озарилось. Пластические хирурги работают за бабки. Они говорят, что давали клятву Гиппократа. Это не мешает им

лицемерить.

Он вздохнул, в глазах крушение надежд.

– Мне очень жаль, – сказал он, – но я не знаю способа вернуть вам прежнюю внешность. Пластическая хирургия не настолько пластична, как кажется.

Я хмурилась. Я сердилась. Я рычала и молила как ненормальная. Но Патель был непреклонен: любая новая переделка моего лица превратит меня в чудовище Франкенштейна, сколько бы я ни заплатила. Так что через несколько минут я уныло выползла из его кабинета в том же самом виде, в котором вошла. И к сожалению, только хирурги третьего класса брались сделать с этим видом то, что я хотела. Мне хватило ума не рисковать.

Конечный итог: Я ПО ПРЕЖНЕМУ ВЫГЛЯЖУ КАК ЖЕНЩИНА, КОТОРУЮ НЕНАВИЖУ.

ГРЕБАНЫЙ ЧЕРТ.

Есть вещи, которые невозможно купить за деньги, как ни старайся. Например, любовь или решение нерешаемой проблемы однонаправленной пластической хирургии.

И все же деньги заставляют вертеться большую часть этого мира. Или, черт побери, стоять на месте. Семнадцать лет, как в моем случае. Все происходящее происходит из-за денег. Или не происходит – тоже из-за денег. Они выявляют в людях лучшее. И самое худшее. Заставляют их делать дикие вещи. С собой. С окружающими. Как то, что сделала со мной мачеха. О чем я узнала слишком поздно.

Говорят, свобода сладка. Я чувствовала языком ее гребаный сиропный вкус – но всего несколько часов.

Пока он не обернулся кислятиной.

Все началось, когда я сошла с трясучего кораблика, привезшего меня из ада. С Хеллисея, если точнее. Я щурилась на солнце, словно крот, которого много лет продержали в темной норе. Переполненная подозрениями. Опасаясь, что мир ушел вперед, пока я сидела в этой забытой богом дыре. Потому я и направилась к папашиному стряпчему Рейнальду Роу, едва успев добраться до Лондона. Выяснять, что случилось с отцовским состоянием за время моего отсутствия.

Папаша, как мне сказали, скончался в отеле «Риц», трахая свою девятнадцатилетнюю помощницу Нолу Барр. То есть папочка кончил и усоп. Не слезая с бедняжки Нолы. Девочка, должно быть, извлекла из этого эпизода хороший урок: никогда не давай богатым старикам, если у них проблемы с сердцем. Слишком легко они превращаются в мертвый груз.

Седоватый очкастый Роу был весьма удивлен, увидев меня снова – старую добрую Анну Мэй.

– Сколько оставил отец? – спросила я, переходя к сути вопроса. Нет смысла описывать круги, когда имеешь дело со стряпчими. Эти мудаки делают деньги на состояниях, устойчивых или неустойчивых.

Пару минут Роу что-то печатал в лежавшем перед ним дневнике. Достал из ящика большую папку и принялся изучать ее внутренности.

– Алан Уинчестер основал трастовый фонд на твое имя через несколько дней после твоего рождения, – сказал он гладким как шелк голосом. Ему не понадобилось много времени, чтобы

прийти в себя после моего шокирующего появления. – Ты должна была начать получать ежемесячную сумму после двадцати восьми лет, – продолжал он, косясь на папку. – Фондом управляет компания под названием «Швейцарская служба по делам наследования». Хотя они вряд ли заплатят тебе все сразу. Учитывая, что тебя сейчас зовут не Анна Мэй Уинчестер.

Я кивнула. Я, черт возьми, долго не могла понять, зачем папаша заставил меня сменить имя. Но в один прекрасный день до меня дошло. Словно стрела вонзилась мне в центр лба. Пока я лежала под этими чахлыми тополями Хеллисея, косясь на слабые лучи света, сквозь них проходившие. Неудобство, конечно. Родная дочь сошла с ума. Выкинула свой бумажный дневник. Это могло вызвать столько нежелательных слухов. Особенно среди той публики, что часто наведывается в святая святых его закрытого клуба. Вот он и избавился от этого мелкого неудобства (подначиваемый милой женушкой Эгги, разумеется, которая с естественной радостью вытерла о меня свои лапы). Он заставил меня поменять имя на София Алисса Эйлинг, после чего и отправил на этот богом забытый шотландский остров, где психов больше, чем овец.

София, вообще-то, не такое уж плохое имя. Означает «мудрость». Чего у меня теперь хренова туча, так это ее, я считаю. Имя Алисса меня некоторое время смущало. Потом я где-то вычитала, что оно означает здравомыслие и логику. Из-за того, что ассоциируется с цветком алиссум. Которым в античные времена лечили бешенство и повреждения ума.

Я до сих пор понятия не имею, откуда взялось «Эйлинг».

– Тебе придется доказывать швейцарцам, что София Алисса Эйлинг и Анна Мэй Уинчестер – одно и то же лицо, – сказал Роу. – И что ты некоторое время… гм… отсутствовала. Но я помогу тебе ускорить этот процесс. Ты должна получить первый платеж довольно скоро. Если повезет, через два-три месяца.

– Меня не интересует этот дерьмовый трастовый фондик, Регги. Меня интересует отцовское состояние.

В ответ Роу принялся сосать свои зубы. Стучать пальцами по блокноту с серебряной монограммой «Монблан» на обложке. С таким видом, словно у него вдруг случился запор.

Тогда я и поняла, что меня ободрали. Всесторонне.

– После смерти твоего отца все его состояние унаследовала Агнесса.

– Но… но…

Вместо слов – сдавленное бульканье.

– Мои извинения, мисс Уинчестер… гм… мисс Эйлинг, – сказал Роу, покручивая пальцами инкрустированную рубинами галстучную булавку, – вид у него был нисколько не сочувствующий. – Твой отец изменил завещание через два года после того, как ты уехала в Сент-Огастин. Это факт. Факты не изменишь.

Он снова сверился с папкой и, поводив пальцем по печатному тексту, прочел нудным голосом:

– «В случае моей смерти я завещаю все свои активы моей любимой супруге Агнессе Уинчестер (урожденной Ивановой)».

Его слова ударили меня, словно пушечное ядро в живот. Несколько секунд я, раскрыв рот, смотрела на стряпчего и чувствовала, как в горле поднимается кислотная желчь. При этом у меня не было гребучего выбора. Мне оставалось только упрашивать, чтобы он ускорил первый платеж от швейцарцев, и вжимать ногти в ладони, чтобы не разреветься.