Вчера
Шрифт:
…Ни облачка на небе. Жара и пустыня. Пустыня, покрытая однообразными сопками, за ними неподалеку монгольская граница, а дальше Гоби. На сотни километров — Гоби, Гоби, Гоби…Песок и ветер, ветер и песок в бесконечных играх транжирят время, да самая высокая сопка, словно китайский зонтик, держит над головой раскаленный солнечный диск. Ещё цепочка верблюдов мельтешит у горизонта. То не таинственный караван тянется в Бухару, а небольшое стадо, его перегоняют с соседнего бурятского колхоза на мясокомбинат в городишко Борзя, у которого и стоит 15-я танковая дивизия…
Ну, куда я попал, зачем мне эти военные игрища?.. Кого нам ещё завоёвывать?
Через неделю нас быстро выпустили из учебки и заставили отбубнить на плацу присягу. Теперь мы допущены к настоящим стрельбам, и уже два раза нас гоняли на стрельбище по вечерам. Идёшь по степи, еле ноги волочешь, сгибаясь под проклятым ДП, но такой густой настой весенних трав, что прямо хмель в голову. В голове два фантома — Москва и стихи, которые приходится сто раз через мозги прогнать, чтобы потом вспомнить и записать. Только размечтаешься, как раздается рык: «Запевай!».
Хотя со стрельб обычно возвращались затемно, но ужин нам в столовой придерживали и оказывалось погуще, чем в обычный день, так как мы ели последними и повара освобождали котлы. Сегодня досталось по полторы миски неплохих щей, а на второе, кроме пюре, поставили эмалированный таз тощей и вонючей тихоокеанской селедки, так ребята накинулись без всяких норм, и мне досталось три штуки — невероятный кайф!
Потом, наконец, благословенный час на личную жизнь. Тут тоже повязан — надо на завтра подшить свежий подворотничок, закрепить ослабшую пуговицу, написать письмецо. Передвигаешься по казарме, как тень. И ещё успеть бы до отбоя записать стихи, которые родились в голове во время марша. А если вкатили наряд вне очереди, то часов до двух драишь полы в казарме…
Есть, понятно, и мировые проблемы. Не забыть во время купить в магазинчике при части баночку асидола, чтобы эффектно чистить латунные пуговицы формы до умопомрачительного блеска, а иной раз позволить себе разориться и на баночку настоящего гуталина, чтобы утереть носы проверяющим из какой–нибудь приезжей из Читы или ещё повыше комиссии, классно надраив сапоги. А так, каждодневно, по будням, кирзятину приходится ваксить солидолом, его запасы в помятом ведре на площадке курилки около казармы старшина ежедневно пополняет, проявляя отеческую заботу о солдате…
Стало крайне тяжко. Нинка приехать не может, пишет драматические письма. Я нервничаю. Милитаристские амбиции наследников генералиссимуса мне до фени. Мои убеждения прочно сложились, так что каждая матерщина товарищей командиров ранит до глубины души. Тем более, крепить оборону, а значит, усиливать их шанс на мировую революцию, я никак не могу. Понимаю, что доразмышляюсь до лагерной зоны, минимум до стройбата, но пересилить себя не могу. Теперь понимаю, что надо было на месячишко смотаться из Москвы в родные места, переждать весенний призыв, но поздно, мышеловка захлопнулась. А тут ещё жена пишет, что съездила к родным в Казань и тётка ей силком устроила освобождение, в смысле преждевременные роды (8 месяцев, мальчик) в клинике Казанского медицинского института. Жаль Нинку страшно, но приходится со всеми этими обстоятельствами вынужденно соглашаться, как соглашаются с неизбежностью периодических землетрясений, наводнений и др. непреодолённых ещё пока большевиками стихий. Но и эта боль притупилась, я верю Ниночке и, в конце концов, убедил
Романтика тех нескольких месяцев, когда мы с Нинкой отчаянно пытались поплыть по жизни вместе, несколько схлынула, но не забыта и всегда меня поддерживает, когда уже бывает невмоготу, хоть вешайся.
В свете сказанного, решил саботировать военную дрессуру всячески. Когда пару недель назад объявили о том, что дивизия в июле примет участие в учениях с форсированием пограничной с тугриками (так солдаты называют монголов) реки Онон, мое решение уже было предопределено — на фиг мне это!
Тем более, что ходят слухи о том, что учения могут быть с применением атомной бомбы. Ни хрена себе!..
Нина пишет и знаю из газет, что в конце июля в Москве начнется V-й фестиваль молодежи и студентов, что, конечно, для нашего соцконцлагеря событие неординарное. Завидую ребятам, оставшимся в Москве, пообщаются с детьми асфальта и небоскрёбов напрямую…
Дивизия начала активно готовиться к учениям. Нас, салаг, начали приучать к новеньким, еще секретным, «Т-55». Как залезать на движущийся танк сзади, как устраиваться на броне с комфортом (то самое «Держись за скобу, не падай!»), как спрыгивать на ходу. Не перепутать танки, не забыть свой борт — 148…
Тут ещё на днях произошло одно пренеприятное, но курьёзное событие. Нам стали доверять ходить в караулы, охранять склады и т. п. ерунду. Караульное помещение на сопочке, внизу в ложбине — дивизионный городок, штаб, склады, жилые дома офицеров, Дом Культуры (очаг социалистической культуры) и тэпэ. Ну, так, значит, закрутилось — два часа стой, два часа бодрствуй, надраивая автомат или играя в шашки, если сержант потерял тонус и не загрузил читкой «Правды» («Правда», одна только «Правда» и ничего, кроме «Правды»), затем два часа якобы сон на деревянных скрипучих нарах покотом в одежде (а вдруг враги, ну а у нас боеготовность на высоте…). И, само собой, с утра до вечера дрессура — «увидел нарушителя, стреляй!».
А уж всяких баек про страшные случаи при охране важных оборонных объектов наслушался — уйму! Ну вот, на вскидку… Вроде на станции Даурия в прошлом году осенью было ЧеПэ так ЧеПэ. Ну, значит, склады. У каждого склада — пост. Один салага заступил на пост с нуля часов, а ночь в новолуние — хоть глаз выколи. Конечно, над входом в склад фонарь болтается, но в ту ночь дизель барахлил и лампочка не горела.
Солдатик ходил–ходил, пару сигарет выкурил, пару раз пописал, а потом присел под бревенчатой стенкой склада и на минуту задремал. Ну, честно, на пару минут, потому как ветерок тянул очень зябкий, а бушлат продувной, совсем не греет. Пацан присел на какую–то булыгу, родной АК-47 с примкнутым клинком меж ног зажал, чтобы враги не спёрли грозное оружие.
Только смежил веки, вдруг мягкий, но неотвратимый шум, схожий с пикированием голодного беркута на беспечного тарбагана, прервал короткую дрёму. Отличник боевой и политической подготовки получил, как говорится, мешком по голове. Ему в лицо брызнуло чем–то тёплым. Рядом о камень звякнул чужой нож.
С трудом оклемавшись, солдат сбросил оседлавшее его, ещё трепыхающееся, но уже бессильное, неопасное тело диверсанта наземь и, вскочив, заученно шагнул к навесу часового, в котором был подвешен обрезок рельса. Схватив штатную железяку, он начал бешено колотить в рельс, что означало «нападение на пост». В караульном помещении за следующим пакгаузом взревела сирена. Затопал кирзачами наряд, бросившийся на подмогу…