Вчера
Шрифт:
В воскресенье десятого марта, когда Серба совершенно выбился из сил и опять стало барахлить сердце, Нинка поехала с ним на Ленгоры, и они попытались как–то пройти в высотку. Людка Ксенюшкина пообещала вынести пропуск одного аспиранта. Пропуск она вынесла, но Семён был грязен, небрит и вызвал подозрение даже у вечно сонных тёток на боковом входе. Короче, чужой пропуск забрали, а он позорно бежал.
Втроем бедолахи расположились на скамейке недалеко от учебного ядерного реактора физфака, у покрытого жухлой травой холма, под которым монстр и был наивно упрятан, и где неподалёку бестолково переминался с ноги на ногу часовой. Было часа два дня и отличный теплый солнечный почти весенний день, ну градусов 12–15,
Однако вдруг у Сеньки начался какой–то странный озноб и по рукам пошла непонятная красная сыпь. Посоветовавшись, решили вызвать скорую, чтобы попытаться лечь в больницу и там хотя бы, пока разберутся и выгонят, отоспаться и восстановить силы. Скорая на диво примчалась минут через двадцать. К ее приезду Семён картинно улегся на скамейке, а его верные девочки скорбно утешали страдальца, рассказывая эмгэушные сплетни. Врач выслушала их трепетный рассказ (больной глубокомысленно молчал, изображая то ли дистрофика, то ли глухонемого), нащупала пульс, внимательно осмотрела сыпь на кистях рук и велела забираться в карету. Он не стал отнекиваться, кратко попрощался с подругами и умчался во владения Минздрава.
Оказалось, что Сеньку свезли в инфекционную больницу на Соколиной Горе. Сыпь, когда он, стесняясь, разделся в приемном покое, оказалась и на спине и на животе. Диагноза, как и в случае с недавними сердечными хворями, не поставили, а на всякий случай поместили в изолятор для изучения. Прекрасные апартаменты в виде одноместной изолированной палаты, ванной с санузлом и небольшой прихожей бедного студента устроили. Было тепло и уютно. Над давно невиданной им белоснежной постелью по–домашнему чирикал репродуктор — пусть себе вещает о хроническом повышении надоев у наших славных доярок и о кознях дядюшки Сэма, доярки которого не умеют, видать, правильно массировать вымя и проигрывают нашим специалисткам–комсомолкам по таким важным показателям…
Семён тут же с наслаждением принял ванну, потом принесли обед, оказалось это борщ, котлета с гречневой кашей и стакан неизменного компота из сухофруктов. Но и то, и другое, и третье было проглочено им без комментариев… Через час Сеньку потревожили, чтобы поиздеваться над задницей и заставить проглотить пригоршню таблеток.
К счастью, изолятор оказался на первом этаже. Поэтому, когда Семёна через два дня разыскала Нина, то они сумели открыть надежно зарешечённое окно, и она влезла к мужу со своей необъятной сумкой, в которой, кроме отличных свиных отбивных из славной «Чайки», оказалась и бутылка муската «Пэрлына стэпу». Сенька уже усвоил, что в этой больнице чумных и прочих подозрительных больных, заключенных в изолятор, беспокоят только, если нажатием кнопки звонка вызовешь сестру, а еще три раза в день по случаю приема пищи и один раз в 8.30 утра — обход лечащего врача. Перед первым обходом у него в семь утра взяли всевозможные анализы. Лекарства приносят, как правило, с пищей. При этом также ставят уколы. Три раза чего–то кололи в попу. Однако, с часу дня до пяти никто пациента не беспокоил, а после ужина в 18.00 уже оставляли в покое до 7.30 утра.
Это обстоятельство они с Нинулей и использовали. Она приходила в два часа дня, а вылезала в окно обратно в пять — половине шестого перед ужином. Сенька пробыл в этой милой больнице, которую так незаслуженно боятся москвичи, две недели и — не поверите! — набрал килограмм весу. Однажды Нина даже рискнула остаться до утра, и законные супруги провели прекрасную ночь в такой вот нестандартной обстановочке. Пару раз днём Нина приходила с Людкой. Трио курило, болтало, пило вино, а потом подруги, уходя, уносили все следы своего пребывания — пустые бутылки и окурки. Семён тщательно проветривал изолятор…
Часть 2-я
Загнанный
Из дневника Семёна Сербы, в миру Евгения Танинадзе
«Итак, я в распрекрасной Красной Армии, далеко от Москвы, в Забайкалье, на никому неведомом разъезде почти на границе с Монголией, т. е. в декабристских местах окаянных. Партия и правительство призвали недоучившихся студентов на декабристскую закалку в Забайкалье.
После выхода из инфекционной больницы на Соколиной Горе выяснилось, что жить в Москве негде, общага не светит ни под каким соусом, а возвращаться на родину в Запорожье с молодой женой и полным крахом всех начинаний непереносимо. Мерзкая ситуация привела к пропускам лекций в МФИ, а там только этого и ждали. Думаю, приказ о моем отчислении был заготовлен заранее. Помаявшись с жёнушкой дней пять в бесплодных поисках комнаты (прочесали с ней Вешняки, Выхино, Косино, Ухтомскую, с другой стороны Москвы все станции от Покровского — Стрешнева до родных Снегирей, но, как цыганка заговорила, всё безрезультатно), бросил эту затею, капитулировал и внял институтскому совету итти в военкомат по–хорошему, не дожидаясь привода.
Там меня уже ждали и уговорили, как слона, даже написать заявление, что прошу меня призвать, так как и т. д. и т. п. Написал, дегенерат.
Седьмого апреля Нинуля провела меня на сборный пункт, где уже томилось огромное количество в основном таких же неудавшихся студентов, как я. Кроме изрядного тормозка с сырами–колбасами, Нина вручила мне толстую амбарную тетрадь, в которую велела записывать всё экстраординарное во время героической службы. И я, конечно, пообещал ей записывать самое важное. Но с ручками и чернилами проблема, так что придётся обходиться карандашом. Сумею ли потом что–нибудь разобрать…
Родных и девчёнок после прощальных поцелуев обслуживающий персонал выпроводил за ворота под наш неодобрительный гуд, а потом нас, взбадривая ленивыми, почти ласковыми матюками, завели в помещение.
Вокруг меня на сборном пункте галдёж, у стен спортзала школы, куда нас до часа «х» запихали военкоматские крысы, разлеглись кто как, в основном, по двое, по трое. Одни бренчали на гитарах, пели.
«У тебя на ресницах серебрились снежинки, Взгляд усталый и нежный говорил о любви…»Остальные лениво перебрехивались, а несколько человек, включая меня, ошарашенно молчали, погрузясь в невесёлые мыслишки. И куда это я вляпался?..
Конюшенный запах мужского пота и пердежа постепенно сгущался, потому что форточки и окна открывать было низзя! А вдруг команда разбежится?..
Промариновав полдня, к вечеру нас рассовали по плацкартным вагонам и повезли в известном лишь Генштабу направлении. Через пару дней пути, когда под Казанью пересекли Волгу, из разных проговорок сопровождавших нас сержантов–сибиряков стало ясно, куда мы вляпались. Нас повезли в Забайкалье, в танковые войска.
Вообще–то, этот маршрут, правда, лишь до Новосибирска, я уже проезжал в оба конца девять лет тому назад. Я никого не знал из едущих со мной, не был в настроении знакомиться и поэтому тихо лежал на второй полке, глядя в немытое со времён разгона Учредилки вагонное окно.
Куда попал? И зачем это мне нужно? Хотя, по справедливости, если бы захомутали на год раньше, в 1956-м, то ведь мог бы и в Будапешт загреметь. Стрелять в венгров, которые мне ничего плохого не сделали, определённо бы не смог. Значит, уже давно сидел бы как миленький!..