Вчерашний скандал
Шрифт:
Лайл выронил полотенце и позволил себе коснуться ее щеки тыльной стороной ладони. Кожа у Оливии была такой же гладкой, как самый тонкий шелк, какой носят самые богатые египтянки, — такой тонкий, что его легко можно продеть сквозь кольцо. Однако это не шелк, а ее кожа, теплая и живая. Несколько мгновений назад Лайл думал, что потеряет ее, и мир для него остановился.
Он ладонью ощутил мягкость, тепло и жизнь.
Оливия повернула голову и губами коснулась его руки.
«Нет, нет, нет».
Но это была ложь. Он не этого хотел.
Все так просто.
Лайл стоял на коленях у ее ног и видел только Оливию, озаренную светом камина. Кожа, к которой он прикасался, теперь стала очень теплой. Она была жива, полна жизни, было видно, как поднимается и опускается ее грудь под одеялами.
В комнате было тихо и темно, только огонь потрескивал у них за спиной.
Оливия одной рукой удерживала одеяла на груди. Лайл потянул ее за руку, пальцы разжались, выпустив ткань. Никакого протеста. Ни единого звука. Она только смотрела на него, наблюдая. Прекрасное лицо оставалось серьезным и изучающим, как будто Лайл представлял собой тайну, которую ей предстояло разгадать.
Для него никакой тайны не существовало.
Он всего лишь мужчина, он просто отчаянно истосковался по ней, и несколько минут назад перед ним промелькнул мир без нее.
Лайл раньше жил без нее и находился вдалеке от нее. Хотя и скучал по ней. Если ему не к кому будет возвращаться, во что превратится его жизнь?
Мгновение назад он думал, что потеряет ее. Сейчас она здесь, теплая и живая в свете камина. Простой факт. Она здесь, и он ее хочет: один простой факт, который убил силу воли, добрые намерения, совесть и обязательства.
Лайл обнажил Оливию до талии и стал просто смотреть на нее, впитывая ее глазами, разумом и сердцем.
— Боже правый, — с трудом выдохнул он. — Боже правый, Оливия.
Ее кожа была жемчужно-белой, словно луна, висящая высоко в небе. Ее упругие груди светились, словно две другие белые и гладкие луны, увенчанные двумя розовыми бутонами, молившими о ласке. Оливия взяла его за руку, и он, не сопротивляясь, уступил ей. Она положила его руку себе на грудь. Лайл ощутил, как напрягся под его ладонью бутон. В паху у него тоже возникло напряжение.
Туннель его разума сузился еще больше.
Теперь он видел только Оливию. Он мог думать только о ней. Весь мир стал Оливией, сияющей в свете камина. Он обхватил рукой контур гладкой окружности, и она вздохнула. Он сжал в ладонях ее груди, и она тихо рассмеялась грудным смехом и закрыла глаза.
— Да, — сказала Оливия. — Это то, чего я хотела.
Простые слова. Он услышал в них все: сильное желание, удовольствие и что-то еще, чего он не знал. Все смешалось. Или так казалось. Но для него этого было достаточно, поскольку он и сам бы так сказал.
«Это то, чего я хотела».
Лайл
— Да, — прошептала Оливия.
Да. Этим было все сказано. «Да» заключалось во вкусе ее кожи и звуке голоса, в том, как вздымался живот, когда ее тело выгибалось от быстрых движений его языка. «Да», — говорила она, потягиваясь и обнимая его за шею и прижимая к себе. «Да» скрывалось в ее стоне, когда Перегрин скользил по ее груди языком, пробуя на вкус жемчужную кожу.
«Да, это то, чего я хотела».
Она притянула к себе лицо Лайла и поцеловала, ее мягкие губы раскрылись в торопливом приглашении, предлагая вишневую греховную сладость. Потом был поцелуй, который сразил его, безумный, глубокий поцелуй, который казался сотней поцелуев, накопившихся за годы, таким бесконечным он был, и таким же бесконечным было ощущение падения. Глубокого погружения в Оливию, в себя самого и в тот необузданный мир, в котором нет ничего, кроме них двоих.
Мир сузился до вкуса Оливии, запаха ее кожи, ощущения ее тела у него под руками. В мире осталось только то, как она извивалась от его прикосновений, как ее руки двигались по его телу, пока она не нащупала края его рубашки. Она тянула ее наверх, пока Лайл не оторвался от ее губ, чтобы снять рубашку через голову и отшвырнуть ее в сторону. Теперь он был обнажен, так же как и она.
«Да, это то, чего я хотела».
Оливия провела ладонями по его плечам и рукам, погладила грудь, коснулась пальцами сосков, и Лайл почувствовал, как по его телу прокатилась дрожь.
— О! — воскликнула Оливия.
Она поднялась быстрым и гибким движением и коснулась языком его затвердевших сосков. Она подтянулась еще, обхватила ногами его бедра и поцеловала Лайла. Ее язык то проникал к нему в рот, то отступал, в то время как ее грудь терлась о грудь Лайла, а его горячая и напряженная плоть упиралась ей в живот.
Лайл обнял ее, гладя по спине, потом его руки спустились ниже и обхватили ее ягодицы.
За их спинами потрескивали угли в камине, и Лайлу казалось, что у него внутри тоже потрескивало. Каждое движение, каждый поцелуй разжигали пламя.
Он потянул ее вниз, не отрываясь от ее мягких губ, и Оливия подчинилась его безмолвному указанию, а ее ноги по-прежнему обнимали его бедра. Лайл поднял голову, открыл глаза и не отводил взгляда, пока раздвигал ей ноги и ставил ее ступни на ковер.
Его руки скользнули вверх по бедру к самому сокровенному месту. Отблески пламени сияли на мягких рыжих волосках, играли на влажной плоти. Лайл погрузил палец внутрь, и Оливия выгнулась всем телом навстречу его ласкам.
Лайл знал, как доставить ей радость. Больше всего на свете ему хотелось подарить ей удовольствие, но она так быстро воспламенилась, что все мысли сгорели без следа. Остались лишь инстинкт и желание. Это непреодолимо: два молодых тела, чьи плоть и кровь взывают друг к другу, и зов в крови столь же яростный и неодолимый, как самум.