Вчерашняя вечность. Фрагменты XX столетия
Шрифт:
Усмехаясь, писатель-фантаст перешёл через подземный туннель на платформу пригородных поездов. О да, старый проектор века выброшен на свалку, историю спустили в сортир. Что бы мы делали, не будь этих канализационных труб, по которым, невидимые, плывут и пузырятся нечистоты прошлого! Не стало больше ни бушлата, ни валенок бе-у: на тебе была шляпа, что само по себе говорит о многом. В пиджаке и несколько криво повязанном галстуке писатель был похож на отставного бухгалтера, на бывшего актёра из провинции, пожалуй, и на исписавшегося литератора.
Занял место у окна в последнем вагоне. По утрам народ едет по большей части в город, а не из города, он надеялся начать поход в полупустом поезде, но из вокзального помещения повалил народ. Предприниматель ждал, когда рассосётся толпа, электричка неслась, оставляя позади пригородные платформы и полустанки, вереница пассажиров всё ещё тянулась между скамьями из вагона в другой вагон. Писатель стоял с сумкой через плечо у передней скамьи. Ну-с... – он прочистил горло. “Уважаемые граждане!” – начал он срывающимся от волнения голосом, доставая из сумки товар.
“Уважаемые пассажиры...”
Взять себя в руки. Смелее. Оптимистичней.
“Вашему вниманию предлагается новая книга, роман известного современного автора... – он назвал своё имя, – пока ещё не изданный. Эпохальное произведение о нашем трудном переходном времени”.
Писатель вознёс над головой своё изделие. Пассажиры, уже привыкшие к вагонной коммерции, казалось, не слышали его речь. Лишь кто-то сидевший близко от входа, повернув голову, спросил: “Самиздат, что ль?”
“Зачем же самиздат? – сказал писатель. – Эти времена прошли”.
“Ну это ещё как сказать, – откликнулся голос. – А ну, покажь”.
Вот уже и первый покупатель.
“Остросюжетный роман, действие происходит в широком диапазоне времени... Читается захватывающе...”
Колёса стучали, неслись голые поля.
“Почём?”
“Что почём?”
“Сколько, говорю, хочешь за свой роман?”
Писатель, стесняясь, назвал цену.
“Ишь ты, – заметил пассажир, листая самодельную книгу. – Больно уж много вас тут...”
“Кого?”
“Много вас, говорю, развелось, – сказал пассажир. – Держи”. Он вернул книгу и отвернулся к окну.
Продавец двигался между скамьями, размахивал книжкой, выкрикивал: “Широкая панорама истории нашей страны! Увлекательное чтение!” Кто-то окликнул его: “Папаш! А чего-нибудь повеселее у тебя нет?” Писатель возразил, что это труд всей жизни. “Агата Кристи есть?” Писатель никогда не слыхал это имя. Нет, сказал он. “Ну и хрен с тобой”. Так он прошёл всю электричку, пассажиры вставали, сходили, вместо них входили и усаживались другие; усталый, он присел на свободное место, сумка с нераспроданным товаром стояла у его ног.
Прогремел мост через реку, поезд замедлил ход. Остановились у пустынной платформы. Взглянув рассеянно в окно, он увидел табличку с названием остановки. Похоже, он был единственным, кто выбежал из вагона. Поезд мягко тронулся и покатил, поблескивая стёклами вагонов.
LIII Князь и девушка
16 мая, около полудня
Бор
Знакомые, печальные места... Вот мельница. Она уж развалилась.
Жалкое зрелище являл собой дом покойного Олега Двугривенного, окна заколочены посеревшими досками, крыльцо сгнило и обрушилось, кровля в ржавых заплатах. От штакетника мало что уцелело, и кругом всё заросло крапивой.
Стал жёрнов – видно, умер и старик.
Как вдруг показался кто-то, хозяин вышел из-за угла.
“Здор'oво, мельник!” – смеясь сказал приезжий.
“Какой я мельник! Я ворон здешний!” – отвечал знаменитый литературный критик, но времена изменились. Теперь он был в длинной и неопрятной, сивой бороде, лыс, морщинист, в замызганной, с продранными локтями толстовке, коротковатых портах и разбитых ботинках.
“А ты – кто такой будешь?”
Писатель назвал себя. Бывший Олег Двугривенный изобразил напряжённую думу.
“Не помню. Зачем пожаловал?”
“Дедушка, мы ведь знакомы. Я у тебя был”.
“Это когда же?”.
“Я ещё роман свой приносил... помнишь?”
“Чего это ты меня на “ты” называешь?”
“Да ведь мы оба старики. Стало быть, не помните?”
“Может, помню, а может, не помню. Много вас тут было... Чего надо? Зачем пришёл?”
“Да, собственно, ни за чем”.
“Ну и вали отсюда”.
Разговор в этом роде продолжался некоторое время, после чего хозяин дачи сделал вид, что узнал, наконец, гостя, а может быть, и в самом деле вспомнил. Обогнув дом, пробрались с задней стороны в сени, писатель узнал деревянную лестницу, с потолочной балки свисал канат. Хозяин сбросил обувь и с непостижимой ловкостью вскарабкался наверх, ухватившись за канат, перебирая по ненадёжным ступенькам грязными ступнями с когтями вместо ногтей. Следом за ним полез приезжий.
“Прошу в кабинет”.
Здесь по-прежнему стоял письменный стол и висел портрет. С этой стороны окна не были заколочены, пыльный солнечный свет прокрался в комнату. Гость окинул горестным взглядом весьма пострадавшую библиотеку.
Олег Михайлович пробормотал:
“Растащили всё, гады...”
“Кто?” – спросил писатель.
“Да мало ли кто. Я и сам кое-что продал. Жить-то надо... Вот, – сказал старец, показывая на бумаги под слоем пыли. – Работаю, пишу мемуары... А ты вроде бы тоже... писатель?”
“Вроде бы”.
“Ну и как?”
“Да никак”. Гость сидел на диване, поставив между ногами свою сумку.
“Написал чего-нибудь?”
“Чего-нибудь написал”.
“Новый роман?”
“Не совсем. Вернее, всё тот же”.