Вдали от Рюэйля
Шрифт:
Доминика легко допускала одно: то, что она представляла собой идеал. Ей очень нравилось пусть не собственное обожествление так хотя бы экзальтированное вознесение в область чистых идей этой любви чьей побочной (но от этого не менее действующей не менее конечной и увы! не менее материальной) причиной она являлась. Она платонизировала[151] на полную катушку. Жак в ответ и не меньше ее плотинизировал[152] но считая бытующие представления о морали бессмысленными то бишь лишенными смысла не понимал по какой причине Доминика отказывалась с ним переспать ведь он не мог быть ей отвратителен а их совокупление
К тому же приближалась весна. От яростной страсти Жак наверняка бы изошел прыщами, если бы не имел (под рукой) Мартину, с которой практиковался, не переставая думать о Доминике. К тому же этот главный неуспех придавал его существованию прежний душок[153], и мало-помалу Жак отказывался от риса, сваренного на неделю вперед, и воды с привкусом хлорки ради более сочных явств и более радужных напитков. Это объяснялось еще и тем, что его драматические таланты ценились все больше и больше, он часто массовничал и получал денежки. С другой стороны, в это время уже пробовали заставлять экраны говорить[154], а поскольку Жак оказался фоногеничным, его изрядно обнадежили.
— Говорят, вам дали роль в следующем фильме Брунеллески[155], — сказала Доминика.
— Откуда вы знаете? Ах да, от вашего приятеля, влиятельного типа в кинематографической индустрии. Поблагодарите его за то, что он помог мне вначале. Этим я обязан вам, Доминика.
— Когда вы начинаете сниматься?
— Сегодня после обеда. Но знаете, у меня совсем маленькая роль. Я — чемпион мира по боксу, а один молодой боксер, не кто иной, как Вальмег, отправляет меня в нокаут в третьем раунде и становится в свою очередь чемпионом мира. Фильм звуковой. Это вообще первый звуковой фильм Брунеллески: настоящее событие.
— После этого вы пойдете вверх. Как я рада за вас, — сказала Доминика.
— Мне наплевать, — сказал Жак. — Мне на все это наплевать. Доминика, я вас люблю, я вас люблю.
Он уже бредил вовсю, и если бы не проходившие на некоем расстоянии граждане, он бы поимел ее безжалостно.
Она так и не решалась так совсем и не.
Он взял ее за руки и удерживал перед собой, совсем как отец, который отдает под свой единоличный суд своего собственного ребенка.
— Отпустите же меня, — сказала она. — Вы с ума сошли.
Она высвободилась. И выразила глубокую брезгливость. Эта резкая реакция внезапно
Настроение у Жака напрочь испорчено. Фильм начинается со сцены, в которой Вальмег пробивается на чемпионат мира, почему именно с этой, Жак даже не задумывался. Его представляют звездуну, который его подбадривает. Разумеется, Вальмег чуть-чуть занимался боксом, но в нем нет ничего от чемпиона даже воображаемого. Жак дал ему несколько советов и показал несколько ударов. В обеденный перерыв он встретился с Мартиной в маленьком ресторанчике по соседству. Мартине показалось, что Жак сердится, в чем дело? неужели это из-за нее? она не понимает почему. Жак вел себя демонстративно нелюбезно.
После обеда снова работали над сценой чемпионата. Но Жак постепенно все больше склонялся к тому, что у Вальмега нагловатый тон и абсолютно невыносимая рожа и что совершенно несправедливо и гнусно, что этот засранец столь незаслуженно отбирает у него титул чемпиона мира. И вот, никого не предупредив, Жак решил отстаивать свой титул всерьез: во втором раунде, вместо того, чтобы получить в челюсть запланированный сценарием хук слева, он отправил своего противника в бессознательный нокаут. Этот акт вызвал у технического персонала протестующие крики. Брунеллески потребовал объяснений, которые превзошли все его ожидания, ибо он предполагал оплошность, но никак не намеренный отказ уступить пальму боксерского и мирового первенства.
— Что за идиотизм, — сказали Жаку. — Получился какой-то комедийный гэг. Как несерьезно. Вы что, обалдели?
В это не могли даже поверить.
И Жак оказался на улице.
— Вот и лопнула моя карьера, — улыбаясь, сказал он Мартине в заключение рассказа о своем подвиге.
— Ну и насмешил же ты меня, — сказала она очень серьезно.
Чтобы отметить событие, хотя оно уже само по себе было незабываемым, они пошли пить перно[157] и ужинать в ресторан несколько лучший, чем обычно, обмениваясь репликами типа:
— А ты веришь в звуковое кино?
Или:
— Да и вообще, все это кино…
Или же:
— А как там твоя Доминика?
Жак пожал плечами.
Официант попался лысый. Было жарко, женщинам удавалось пахнуть сильнее, чем картошка фри. Ужинающие демонстрировали радостное настроение. Пришел какой-то патлатый старикан и, услужливо улыбаясь, запиликал на скрипке.
— Как меня достает этот олух, — сказал Жак.
И пожал плечами.
Пиликальщик подсовывал под нос ужинающим свою плошку для милостыни с видом униженного и все же гордого говнюка.
— Ну до чего ж тошнотный, — сказал Жак, выдав ему десять су.
Он вздохнул.
— Доминика, — сказал он, — ах да. Доминика. Что за жизнь.
— Твоя подруга детства вредничает?
— Говорит, что амурничанье ее не интересует.
— Ну и насмешила же она меня.
— А меня нет. Мне досадно.
— Это пройдет.
— Не уверен.
— Конечно пройдет.
— Ты думаешь?
— Да.
Он задумался. Затем в третий раз пожал плечами и оплатил счет.
После ресторана они решили немного пройтись. Жак, похоже, всерьез задумался, Мартина оставила его в покое.