Вдоль по радуге

Брантуэйт Лора

Смотреть на развороченные костью мышцы – страшно. Страшно вообще смотреть на тяжело раненного человека. Внутри собственного тела, в животе, что-то туго сжимается от первобытного ужаса. Тело твое смутно догадывается, что так же легко уязвимо… и смертно. И сколько бы ты ни гнал от себя подобную мысль, как бы истово ни веровал в бессмертие собственной прекрасной души, это не помогает, когда видишь, что могут сделать с человеческим телом, в том числе и твоим, несколько тонн взбесившегося металла.

Она делала десятки вещей, которые оставляли у нее ощущение

дежавю. Будто что-то подобное уже было — хотя Кэтрин готова была поклясться, что никогда не проводила подобных операций. Впрочем, клясться не стоит, первый год практики в больнице открыл ей жизнь с новой стороны в буквальном смысле слова — со стороны поврежденного человеческого тела. Может быть, тогда ее и вызывали на похожие операции… Сейчас это уже не важно, важно лишь то, что ее глаза, руки и мозг помнили то, чего она вроде бы даже не знала. Или это дух доктора Симпсона не оставил ее своим заступничеством?

Так или иначе, а операция прошла успешно. Кэтрин поняла это по удовлетворенному взгляду Стейси, по долгому выдоху Марджори и по лучезарной улыбке Робин – третьей медсестры, которая помогала в операционной.

Она раздала последние указания и на почти негнущихся ногах вышла за дверь.

За дверью был воздух, мягкий свет и прочие прелести жизни-не-на-грани-смерти. Кэтрин в очередной раз убедилась, что, когда смерть близко, становится не важно, своя или чужая. Нервы звенят одинаково, и одинаково бесятся мысли в голове.

Она вышла из предоперационной приемной в коридор. Там кроме «живого» света были еще и запахи, и это было восхитительно. Конечно, специфический запах больницы доминировал, но Кэтрин улавливала еще тонкие нотки духов — здесь прошла какая-то женщина с очень изысканным вкусом, а тут совсем недавно кто-то пронес пончики.

Она дошла до своего кабинета, повалилась на кушетку и взмолилась всем святым, чтобы никто не трогал ее в ближайшие пятнадцать минут. Ну хотя бы десять…

Марджори впорхнула как птичка. Она выглядела очень довольной. Неизвестно, чему она больше радовалась: тому, что с пациентом, вероятно, все будет хорошо, — или же тому, что закончилось то страшное, что она так не любила, и больше не нужно смотреть на кровь и делать вид, что тебе она безразлична.

— Доктор Данс, вы были великолепны! — провозгласила она. — Такой потрясающий экспромт…

— Это была несложная операция, — устало проговорила Кэтрин.

— Несложная?! Собрать кость из осколков…

— Всего пять.

— Так бы и сказали, что не любите комплименты. — Марджори слегка надула губки, точно общалась с кавалером.

Кэтрин подумала, что это, наверное, привычка.

— Такой мужчина красивый, правда? — мечтательно добавила она, и Кэтрин поняла, что да, привычка.

И чуть-чуть пожалела, что сама не была такой.

— А вам что, не понравился? – удивилась Марджори.

— Не обратила внимания, — ответила Кэтрин. И почувствовала, что слова будто царапнули горло. Ложь. Ведь обратила же! И по правде говоря — красивый.

— Хотя, возможно, ты и права, — примирительно добавила

она. — Пожалуйста, принеси мне кофе. И пончики. Я учуяла в коридоре их запах, значит, где-то поблизости они есть. По крайней мере, кто-то поблизости знает, где их найти — горячие и вкусные.

Марджори рассмеялась и легко упорхнула за дверь.

Благословенно будь, уединение!

5

Естественно, ни за какой косметикой Кэтрин в этот день не поехала. После безумного утра начался прием пациентов, а на вечер у нее была назначена еще одна операция, правда, маленькая, под местной анестезией и по ее профилю. Кэтрин забыла о том, как она любит зеленый чай и ненавидит растворимый кофе, и пила последний пинтами.

Перед тем как уйти домой, она пошла проверить, как поживает ее утренний незнакомец. Надо же, она ведь даже не узнала, как его зовут! Карту после операции заполнила, а на имя — даже не взглянула. Кэтрин стало стыдно. Она осмелилась копаться в ранах этого человека, но даже не подумала выяснить его имя.

— Мардж!

– Да?

— Как зовут парня, которого мы утром оперировали?

— Авария?

— Так и зовут? — усмехнулась Кэтрин.

— Мистер Грегори Даллас, — отчеканила Марджори. — Правда, очень мужественно?

— Да. Прямо-таки парень с Дикого Запада.

— Он прокурор, я узнавала.

— Ну у тебя и разведка. — Кэтрин покачала головой, почему-то раздосадованно. Потом поняла, что досада эта направлена именно на Марджори и носит какой-то странный, почти ревнивый характер…

Да, она уже думала сегодня о том, что никогда не была такой: очаровательной жизнерадостной девчонкой с незамутненным разумом и страстным желанием поскорее найти жениха. Но неужели она станет теперь ревновать? Ревновать свою медсестру-помощницу к пациенту? Это же просто смешно!

– И если у тебя такая хорошая разведка и наверняка отличная память, — добавила Кэтрин, — то напомни мне, пожалуйста: в какую палату я его отправила?

— В восемнадцатую, на втором этаже, — бодро отрапортовала Марджори.

Все-таки это очень здорово, что у нее такой незамутненный разум и хорошая память.

Кэтрин поднималась на второй этаж и думала, что ему сказать. Разумеется, она идет исполнить свой врачебный долг: проверить состояние больного, то есть пострадавшего. Почему тогда ей неловко это делать? Почему она собирается с последними силами, чтобы изобразить «строгую докторшу»? Почему хочет спрятаться за эту неприглядную маску?

Спрятаться, чтобы наблюдать. Чушь, она что, охотник в засаде? Так и не придумав, что сказать и как себя вести, она открыла дверь восемнадцатой палаты. Там было занята только одна койка. Сквозь поднятые жалюзи в палату лились лучи заходящего солнца: окна выходили на запад. На противоположной стене отпечатывался золотисто-огненный прямоугольник в тонких полосках параллельных горизонту теней. Помещение, выдержанное в скромных и прохладных больничных тонах, от этого казалось по-летнему теплым.