Вдова живого мужа
Шрифт:
— А как Пашка?
— Здоров. Рвался тебя встречать, да я не смог за ним заехать: машину мне ненадолго дали. Отвезу тебя домой и опять на работу… Вечером уж наговоримся.
— Ой, что же я товарищей-то держу! — спохватилась Катерина, оглядываясь на профессоров, стоящих с её пакетами. — Это все мои покупки.
— Ого! — Гапоненко оглядел нагруженных профессоров. — Вы уж извините, товарищи, мою жену… Могу вас подвезти, у меня автомобиль.
— Тогда лучше Вильгельма Зигфридовича отвезите, — предложил профессор Подорожанский,
Он кивнул на стоящих поодаль Виринею Егоровну и Яна.
— Ваш ученик? — с вежливым любопытством поинтересовался Гапоненко.
— Ученик. Любимый и очень, кстати, талантливый!
Он поклонился и поцеловал протянутую Катериной руку.
Муж действительно только высадил её возле дома, сложив многочисленные покупки прямо на землю, благо уже подмороженную и присыпанную первым снежком.
— Степаныч! — крикнул он кстати подвернувшемуся дворнику. — Помоги Катерине Остаповне вещи занести! Потом рассчитаемся…
— Какие такие расчеты, Дмитрий Ильич, — благодушно отозвался дворник, — для вас я завсегда готов расстараться!
Дома Катерину ждали и подпрыгивающий от нетерпения Павлик, и отпросившийся по этому случаю с работы Первенцев, и явно обрадовавшаяся ей Евдокия Петровна. К своему стыду, о подарках для всех, кроме сына, Катерина вспомнила в самый последний день.
На подарок для Дмитрия она наткнулась в первой же ближайшей к отелю лавчонке. Она купила халат, роскошнее которого у него ещё не было: дорогой, тяжелый, из хорошего бархата, расшитый золотыми восточными узорами.
Евдокии Петровне досталось простое с виду, но очень модное платье из плотной фланели, которое она, пряча счастливые глаза, тут же попросилась пойти примерить.
Из комнаты Пашки, куда он закрылся после поцелуев и объятий, время от времени доносился лишь треск разрываемой бумаги и восторженные крики.
Из ванной в обновке появилась наконец Евдокия Петровна, и Катерина, ошалевшая от увиденного, краем глаза отметила, как привстал со стула изумленный Аристарх Викторович.
— Одень пень — будет ясный день! — довольная произведенным впечатлением, посмеялась домработница.
Оказалась, что она не такая уж и старая, как считала прежде Катерина: ей было где-то около сорока. Просто большие, явно с чужого плеча, кофты и неумело ушитые юбки делали фигуру женщины тяжелой и бесформенной… Платье же, снабженное шнуровкой, позволяло подогнать его по фигуре.
— Спасибо, милая Катерина Остаповна! — она подошла к хозяйке и вдруг порывисто поцеловала ей руку.
— Что вы, Евдокия Петровна, что вы! — отдернула руку Катерина. — Нашли барыню… И вообще, я ещё папе подарок не вручила!
В Берлине она несколько раз так думала о Первенцеве, а здесь впервые сказала это вслух. Аристарх Викторович отвернулся и платком промокнул глаза. Сразу в комнате повисло молчание, как если бы присутствующие вспомнили о чем-то, после чего
— Руфина Марковна? — догадалась Катерина.
— Она… — вздохнул Первенцев. — Вроде и знал, а все равно смерть застала врасплох.
Катерина подошла и обняла его, как-то в момент съежившегося и оттого по-особому понятного и близкого. А Первенцев вдруг глухо зарыдал. Подошла Евдокия Петровна и тоже обняла его. Так они стояли втроем и тихо плакали, пока из комнаты не выскочил Пашка с резиновым крокодилом.
— Мама, он же совсем худой!
Взрослые оторвались друг от друга.
— Сейчас мы его поправим, — подошла к сыну Катерина, украдкой вытерев глаза.
— Тетя Дуся, какая ты красивая! — выкрикнул Пашка из-под её руки. — Мама тебе тоже купила подарок?
— Нравится? — улыбнулась домработница. — Что значит — мужчина, хоть и маленький!
Она взяла Павлика за руку.
— Пойдем-ка, дружочек, я тебе помогу. Маме с дедушкой поговорить надо. А мы с тобой выясним, отчего худеют крокодилы?
Катерина выставила на стол из сумки бутылку коньяка "Камю" и протянула Первенцеву небольшой сверток.
— Я пока лимон порежу, а вы подарок рассмотрите. Мне казалось, что вам такой хотелось.
Никаких пожеланий по поводу подарка Аристарх Викторович, конечно, не высказывал. Но откуда она узнала? В небольшом футляре лежала красивая курительная трубка с янтарным мундштуком. Первенцев не помнил, как в своих рассказах нет-нет, да и вспоминал об одном из своих революционных соратников, который курил трубку, и что, возможно, он сам когда-нибудь разорится на такую же…
— Ну-ну, на это я пока ещё способен, — притворно рассердился он, отбирая у дочери бутылку, которую та пыталась открыть.
— Когда Руфина Марковна умерла? — спросила Катерина.
— Позавчера похоронили, — Первенцев разлил коньяк по рюмкам. — Помянем мою жену — преданного бойца революции. Всю жизнь она не щадила себя ради дела. Прошла ссылки, тюрьмы, подполье… — Аристарх Викторович говорил с пафосом, как о боевом товарище, а не как о женщине, с которой он прожил три десятка лет. — Она мечтала о светлом будущем для всего человечества, без богачей, без эксплуататоров. В этом она видела свое счастье… И мое, — добавил он тихо. — Я не понимал Руфину, по-своему, по-мещански воспринимал счастье…
— Папа! — не выдержала Катерина: в какой-то момент Первенцев показался ей механической куклой, повторяющей заложенные в неё слова. — Пусть земля ей будет пухом!
Она чуть было не сказала: "Царствие небесное!" Но вовремя вспомнила, что умершая была непримиримой атеисткой.
— Пусть… будет пухом! — повторил Аристарх Викторович, глядя перед собой.
— Да что же это вы без закуски?! — ахнула появившаяся в дверях Евдокия Петровна. — Я полдня готовила, все горячее, на плите дожидается. И драники ваши любимые, и пироги с капустой!