Вдовье счастье

Брэйн Даниэль

Передо мной была огромная прихожая, полноценный холл, справа и слева — открытые нараспашку двери больших и светлых комнат, напротив входа кухня и комнаты поменьше. Прохладно, мягко говоря, но это понятно, здесь никто не жил, зато квартира лучше, чем дом Петра Аркадьевича. Тот громадный, но нелепый, с проходными комнатами, а здесь возможно и уединиться, и запереться, если прижмет.

— Но, барыня, — подтолкнула меня Лукея, — а лучше, чем ничего! Не хоромы, а все крыша над головой! Палашка, вот встала, дурная, и стоит, и стоит, рот разинула!

Лучше, чем ничего?.. Я была

счастлива, и как мало мне нужно для этого счастья! Собственное жилье, мои дети и слуги…

Из которых кто-то пытался меня убить.

Я прошла в левую комнату, Сережа потопал за мной. Я ожидала увидеть голые стены, но был камин, была кровать — широкая, не как моя девичья или лавка, на которой я спала в детской, стояли шкаф, бюро и оставалось много свободного места, чтобы поставить детские кроватки и кушетку для няньки. Темные шторы, вытертый, но еще приличный ковер, вместо паркета деревянные полы — чудесно. Пришлепала Лукея с близнецами, положила их на кровать, принялась распоряжаться.

— Кровать на купчину, матушка, вишь какая? Но тебе наперво хорошо. Сейчас Ефимка тюки принесет, застелю, а колыбельку куда?

— Сюда, все детские кроватки сюда… постой, колыбельку? — я положила Гришу рядом с Мишей и выпрямилась. Я же предупреждала, что колыбельку просили оставить, или нет? Значения, конечно, на фоне всего прочего нет, в доме уцелела только мебель, и отвечать мне за все разом, если вдруг что. — Я тебе говорила колыбельку оставить?!

— А и говорила? — нахально удивилась Лукея и подбоченилась. — А, матушка, умом ты слаба. Холопу что? Холопу сто раз повторить нужно. Холопу своя голова не нужна, ему думать неча, у него на то баре имеются. А коли баре сами дураки, с холопа что взять?

Выдав мне эту отповедь с совершенно наглым лицом, Лукея удалилась, громко жалуясь на тяжкую холопью долю при дуре-барыне. В прихожей возились с вещами сыновья дворника, спектакль был для них, так что я поулыбалась, непонятно лишь, радоваться мне, что Лукея так житейски умна, или закрывать на замок двери на ночь.

Я так и не поняла, каким заклинанием владеют мои слуги. Как Лукея и Ефим умудрились погрузить в экипаж такое количество вещей, было загадкой, но некоторые секреты пусть ими и остаются, у меня много дел, пока дети не проснулись.

Пройти по квартире и подивиться: в своей прошлой жизни, на том этапе, который я считала благополучным, жилье у меня было скромнее. Я могла себе позволить, разумеется, больше, но зачем, когда в основном я была одинока. Две комнаты метров по тридцать, огромная кухня с двумя закутками — в одном уже копошилась Палашка, за что ей тут же от Лукеи влетело: сперва барыня, потом сама устроишься. Ванная комната, камердинерская, небольшая, но пристойная настолько, что в ней умещались шкаф, сервант, стол и диван. Нечто вроде кладовой. Сказочная квартира, пусть меблировка была в той комнате, что заняла я, и в камердинерской, и на кухне имелись рабочий стол и плита.

Ефимка затопил печи, Лукея живо приводила в порядок мою комнату, причем делала это, не тревожа детей. Они вчетвером спали на моей широченной кровати, и когда Лукея заикнулась было дюжему сыну дворника, что,

мол, не купчихе, остолопы, квартиру сдали, надо бы кровать и сменить, я налетела и запретила слушать ее болтовню.

Когда рассвело и в натопленной квартире приятно запахло дровами и разогретой выпечкой, когда я уже успела покормить свежей кашей проснувшегося Гришу и принялась будить старших детей, пришла полненькая, смешливая женщина — жена дворника, поклонилась мне и подала корзину.

— Примета добрая, барыня, — с еще более глубоким поклоном сказала она, — когда в доме дети. Хороший знак.

— Спасибо тебе, — тепло улыбнулась я, — постой, я сейчас…

— Нет, барыня, нет, — остановила меня дворничиха с испугом. — Не надо нам денег. Не гневи Всевидящую, помилуй. Пусть она Афанасия моего да невестку детками одарит, а то третий год как под шатром отстояли, а деток все нет, барыня.

— Обязательно одарит, — искренне пообещала я. Просто потому что для чего такое божество, причем существующее, в этом я не сомневалась после того, что видела на поклоне, для чего его власть и сила, если оно не в состоянии наградить людей за доброе сердце. У меня самой, наверное, отношения с ней не очень, не мила я ей, Всевидящей…

После всех хлопот я наконец-то поела. Лукея, которая непонятно когда и как все успевала, распотрошила корзину, принесенную дворничихой, и пока прислуживала мне, успела рассказать и про Фому, дворника, и про Марфу, его жену, и про троих сыновей, и про Анфису, жену старшего. И про жильцов — «напротив купец живет, одинокий, а еще анжанер, а еще барыня старая, а прочие то совсем уже шушера, матушка, тебе их и знать ни к чему». Проснувшиеся дети под присмотром Палашки играли в комнате и завтракали, я сидела, пила чай — чай! Пусть травяной, но у Лукеи руки задрожали, когда она вынула из корзинки с дарами маленький сверточек, — и расписывала долги.

— Вот это доктору, это пастырю, — перечисляла я и раскладывала деньги по кучкам, — это то, что я в счетах нашла — молочнику, булочнику, зеленщику. Понял, Ефим? Я уеду позже, Лукея, за детьми хорошо следи. Все уяснила?

Оставлять работяг без заработанной копейки у меня рука не поднялась. Я уже успела увидеть, как они крутятся, да разве я и не знала? В отличие дворян, дворяне переживут. Именно это — «перебьетесь пока что» — я собиралась озвучить всем кредиторам с родословной длиннее, чем у породистого пса.

— Как не уяснить, матушка, — степенно отзывалась Лукея и косилась на Ефима. Я же видела, как мельчает мое богатство… Ничего страшного, справлюсь. — Только, барыня…

Она замялась, и мне это не понравилось. Лукея, не знавшая, что сказать, — это сигнал тревоги.

— Ну? — поторопила я, опять сражаясь с всплывающим противным чувством паники. — Говори!

— Ефимке-то… Ефимке за полгода должны, — пробормотала себе под нос Лукея. — Палашка девка приданая, столуется да живет при тебе, а я что, холопка Григория Митрича, теперича вон, твоя, а Ефимка, он человек вольный… Да он молчит, не скажет тебе, — она зажалась, просительно заглянула мне в глаза. — А идти-то ему от тебя придется, куда ему, когда дома нет да барин помер?