Вдовье счастье

Брэйн Даниэль

Это прозвучало резко, одновременно со стуком закрывшейся двери, и меня обескуражило. Как бы ни было сложно, я не позволила себе показаться растерянной.

— Но ведь это была дуэль, князь.

— Григорий был инициатором дуэлей сорок четыре раза. Я был его секундантом на сорока трех. И ни одна из них не закончилась чьей-либо смертью. — Князь стоял, прислонившись к двери, очень напряженный, и я поняла — он преграждает путь слуге, который должен вот-вот появиться.

Кое-что в словах князя было не так. Конечно, пока не сходились цифры.

— А сорок четвертый раз? — спросила я.

— А на

сорок четвертый раз я был его соперником, Вера Андреевна. — Наши взгляды встретились — тоже как поединок, и насколько я могла судить, честный. — И клянусь, а я, поверьте, понимаю в дуэлях не так уж и мало, Григорий твердо решил покончить со мной.

Я поднялась, подобрав юбку платья, не потому что она мне мешала, а потому что мне куда-то нужно быть деть руки: и чтобы не дергать себя за волосы, и чтобы князь не видел во мне угрозу. Я шумно вздохнула, сделала несколько торопливых шагов по просторному кабинету.

— Это Григорий нанес вам оскорбление, — проговорила я, глядя в стену. Занимательные шпалеры, наверное, дорогие. Почему я так обеспокоена причиной дуэли, все уже совершено, покойники не воскресают, а если бы вдруг так случилось… ну, я бы прикончила мужа с особой жестокостью, и если правда то, что пишут об адвокатах этого века и впечатлительной судебной системе, меня оправдали бы. — Я точно знаю, что в доме побывало множество секундантов и примирителей. Я точно знаю, что его умоляли попросить у вас прощения.

Я обернулась, раздираемая противоречиями. Мне нужно говорить о деньгах, а не о дуэли, какая теперь уже разница, из-за чего она произошла?

— Такие унижения не прощают, Вера Андреевна, — отозвался князь. И мне он казался не озлобленным, а усталым. — Григорий это прекрасно знал, вот почему я считаю — не только я, но и весь Кроненберг — что он был инициатором дуэли. Оставь я это оскорбление без ответа, и мне пришлось бы бежать. Оставь я его выходку безнаказанной, мне была бы заказана даже дорога в обитель.

Сорок три тысячи золотом. В такую сумму мой муж оценил давнюю дружбу, а в конечном итоге и собственную жизнь. И если бы он был жив… Никчемный, агрессивный, подлый, безалаберный, а впрочем, дворянство все эти качества в нем без сомнения очень ценило и подменяло другими, «благородными» словами: бонвиван, жуир, острослов, насмешник, каналья.

— Если вас это утешит, князь, — я почти до крови кусала губы, — то выживи мой муж после дуэли, я сама бы убила его. Я не шучу и не преувеличиваю. Он оставил меня и детей нищими в прямом смысле этого слова. Я не знаю, как и чем отдавать долги, у меня нет крыши над головой, — ну, это сейчас она есть, что будет завтра, я не предскажу, а князю не грешно навешать лапши, раз он с готовностью подставил уши. — Я без понятия, чем кормить детей и что есть самой. Это я не к тому, что прошу простить долг, а к тому, что прошу отсрочку.

Мы снова встретились взглядами, и я с замершим сердцем ждала, что князь или кивнет, или помотает головой, но он развернулся к окну, и теперь я видела только его высокую фигуру на светлом фоне.

Уже начинало смеркаться. Как там дети?

— Я не узнаю вас, Вера Андреевна.

— Я и сама себя не узнаю, князь. Имею я право спросить, какое Григорий нанес вам оскорбление?

Князь не повернулся и не ответил. Не так-то легко

смотреть в глаза женщине, чью жизнь ты сломал, пусть против воли, спасая себя самого, но я хотела понять, насколько сильной была вина моего мужа и насколько я могу верить своей первоначальной догадке, что все — и оскорбление, и поединок — было лишь для того, чтобы не выплачивать долг.

— Как давно вы сказали Григорию, что предъявите векселя?

— Я не собирался их предъявлять, Вера Андреевна. Хотите спросить, почему векселя, ведь вы же правы, это не вся сумма, которую Григорий был должен мне. Он сам так захотел, считая, что театр окупится и я начну предъявлять права на то, что мне не принадлежит. Я никогда не верил в эти его начинания. Что до оскорбления, удивлен, я считал, что вам все об этом известно. Григорий оскорбил не меня самого, а княгиню, и, разумеется, это было с его стороны провокацией и расчетом. Он знал, что я не могу не ответить. Что я и сделал.

Наш разговор его тяготил, но указать мне на дверь князь даже и не пытался, а я не стремилась понять его мотив. Куда больше меня занимали мотивы покойного мужа — он нанес оскорбление этой смазливой нахальной девчонке, а я добила ее, и хорошо, если дело не кончится новой печной заслонкой.

— И все же, обнажая шпагу, вы рассчитывали, что все обойдется малой кровью, — вздохнула я, и мне хотелось, чтобы так и было. Не потому что я сопереживала хамоватой девице, которая ретировалась, получив отпор, а до того была готова жалить меня, пока я бы не разревелась. Не потому что меня жгло неосуществимое желание вытащить мужа из скалы, оживить и прибить самостоятельно. Не потому что мои симпатии были на стороне князя, но, не обладая от природы сильным чувством эмпатии, я не могла не видеть, что он переживает случившееся едва ли не больше, чем прежняя я.

Так чувствует себя человек, который никак не нарушил правила, но стал причиной чьей-нибудь смерти и до сих пор не может поверить, что безжизненное тело на обочине правда. Так чувствует себя мать, чей ребенок по ее недосмотру… Не смей сейчас думать об этом, Вера, просто не смей.

— Спросите поручика Рузина, — негромко откликнулся князь, и он не шевелился, не двигался, — спросите корнета Иванцева. Два старых солдата вам не солгут, у меня не было шансов. Мне повезло больше, чем вашему мужу… и моему бывшему другу, Вера Андреевна. И кроме того, моя мать… мне стоило бы устроить все так, чтобы Григорий попросил прощения у нее. Тогда, вероятно…

Он не договорил, в дверь деликатно постучали, но не стук послужил помехой. Князь наконец повернулся, и несмотря на то, что лицо его было в тени, я заметила, что на щеке его блестит непрошеная слеза.

Предательство и попытка убийства. Мой муж еще большая погань, чем я считала, особенно если учесть, что оскорбление он нанес пожилой даме. Бесспорно, такое, что князь действительно оказался в клещах.

— Мой муж… оскорбил вашу мать? — зачем-то уточнила я. Я так и не села, беседа вышла настолько болезненной, что сидеть я бы все равно не смогла. Я ожидала насмешки и унижения, снисходительные ухмылки, требования, угрозы, все что угодно, но только не то, что убийца моего мужа считал, что мы с ним оказались в одинаково уязвимом положении. — Я считала, что речь шла о вашей жене.