Вдовье счастье
Шрифт:
Лукея дрыхла внизу, Палашка была в магазине, Анфиса и Феврония укладывали детей, поэтому я поднялась и сама пошла открывать — хотя бы для того, чтобы отсоединить от веревки колокольчик. Могли явиться Марфа или Фома, или Лев Львович, да кто угодно, посетители приходили до ночи, но на пороге стояла совершенно неизвестная мне барыня, и я решила бы, что это кто-то из новых соседей, но у квартиросъемщиков этого времени было не в чести общение с остальными жильцами.
Я нахмурилась, а барыня оглядывала меня как диковинную зверушку —- со смесью жалости и брезгливости. Губы ее были очень знакомо поджаты.
— Не врали
Глава двадцать вторая
Гостья была мне незнакома, но осанка, черты лица, даже голос — я видела собственное отражение в мутном зеркале много лет спустя. Она вряд ли пришла ко мне с миром, и если бы не отдаленное сходство, я бы предположила, что это клиентка, которой по недосмотру продали не то рваное, не то вшивое платье. С такими пылающими праведным гневом физиономиями в моем прежнем мире влетали в магазины покупатели, готовые порвать продавца в лоскутки за облупившийся логотип бренда с грошовой китайской реплики.
— Мать на порог не пустишь? — желчно осведомилась барыня и, обойдя меня, зашла в квартиру и скривилась, будто очутилась в свинарнике.
Да, скуповатая обстановка. Ни ваз, ни позолоты, ни бестолковых безделушек, лишь новая сбруя висит на крючке для одежды, никак Ефим ее не заберет. Мать тоже задержалась на сбруе, и черт знает, что за мысли мелькнули в ее голове.
— Тебе нечего есть? Дверь сама открываешь, Палашка где, сбежала? Продала ее? — забрасывала меня вопросами мать, а я молчала пока что и радовалась, что не поддалась порыву и не захлопнула перед ее носом дверь. Эта женщина была мне никто, но она явилась не с пустыми руками, она держала увесистый сундучок — наверное, личные вещи, но главное: она приехала с информацией.
— Палашка в магазине, — коротко ответила я, закрывая дверь на засов. — Проходи… — Я прикусила язык, судорожно вспоминая, как обращались сыновья к Трифону Кузьмичу, на «вы», на «ты»? Мои дети говорили сначала мне «вы». — Проходите, прикажу чай подать.
— Чай? — неверяще протянула мать, я кивнула ей на кабинет. Кто-то из детей, кажется, Лиза, не вовремя раскричалась, мать обернулась, посмотрела на плотно закрытую дверь моей спальни, сдвинув брови и осуждающе покачав головой. Я отсоединила звонок и еще раз указала на кабинет.
Никто не забрал у барыни кладь, никто не помог раздеться — у нищих слуг нет. У меня слуги тоже в дефиците, сейчас бы Лукею сюда, но увы, придется самой глядеть в оба. На моем столе лежат деньги, и я напряженно следила, как мать замирает в дверном проеме, привороженная золотом и серебром.
Хорошо, что Марфа унесла горшок, подумала я, или, наоборот, плохо. Я, не выпуская из виду мать, быстро сунулась в спальню и поманила Анфису, разбирающую детские вещи.
Мать окаменела, как перед входом в Сезам, я покашляла, мать очнулась, сделала вперед несколько деревянных шагов и, вероятно, какие-то выводы. Выскочившей ко мне Анфисе я шепнула подать чай с пастилой и орехами и подошла к матери со спины.
От нее несло удушливыми духами — из тех, что в почете у кичливых провинциалок, пара капель сбивала с ног ломовую лошадь, все магазины мои провоняли этими миазмами насквозь. Платье ее было еще крепким, из доброй ткани, но пошили его лет пять назад — как быстро я научилась определять год производства
Генетику не обманешь. Особенно в части характера, пока в процесс воспитания и взросления не вмешаются обстоятельства в лице то ли сознания, то ли души человека из мира с другими ценностями, с другой моралью. Без меня Веру с годами не спасли бы ни двор, ни должность статс-дамы, ни коляска с четверкой резвых коней, ни алмазы на шее.
Предвзятость или мой жизненный опыт? У матери явственно подрагивал уголок губ. Охотница, тысячу чертей мне в глотку, уже разевает роток на чужой золотой каравай, нет, дудки.
— Говорят, ты на камень не ходишь, — произнесла таинственно мать, осматриваясь, куда пристроить сундучок. Вариантов у нее было не то чтобы много.
— Не хожу, — легко согласилась я и чуть не пнула ее слегка от нетерпения, но мать сама прошла в кабинет поразительно по-хозяйски. — У меня много дел. Извоз, магазины. Дети.
Я видела, что мать собирается грохнуть сундучком о стол, и удержалась она в последний момент, привитые ей манеры взяли верх над — я не сомневалась — досадой и яростью. Ее это счастье, я бы гаркнула, что она не в кабак пришла. Мать расстегнула кацавейку, в точности как моя, один портной шил, скорее всего, и села, я обошла стол и устроилась напротив. Справа от меня блекло горело золото и серебро, слева ручной кладью лоукостера манил загадочный сундучок — там что-то есть или мать намеревается сгрести туда мои деньги? Лихо в таком случае она взяла с места в карьер.
Я сперва положила руки на бумаги, подумала и отложила записи в сторону. Молчание начинало тяготить.
— Как растут мои внуки, Вера? Как ты живешь? — вздохнула мать после долгой раздражающей паузы. — Извоз, магазины… — Она шумно выдохнула и невыносимо страдальчески, утихомиривая прорывающиеся визгливые нотки, перечислила: — Мне сказали, что моя дочь торгует рваниной, как старьевщица. Мне сказали, что моя дочь держит притон для лихачей. Мне сказали, что моя дочь гуляет с детьми и нянькой, и мои внуки ведут себя как вздорная дворня, которую мало бьют. Визжат, кидаются снегом, гоняются друг за другом… и Лиза. Барышня. Я не поверила. Я решила, что все оговор. Мне ответили, что я могу все увидеть своими глазами и дали адреса твоих магазинов. Я ехала сюда и видела коляски «Апраксина и Аксентьев, столичный извоз». Я не могла сдержать слез, Вера. Дворянская фамилия на извозчичьей телеге. Как низко ты пала.
На столе горели свечи в подсвечнике — целых пять. Я не притерпелась к полумраку, и если огонь не грозил ничего подпалить, я старалась, чтобы света вокруг меня было как можно больше. Блажь, которую теперь я могла себе позволить, обличала притворство и ложь: если мать и давила на жалость, то только сию минуту, не раньше.
Мать не унималась, продумала обвинительную речь, пока тряслась на дешевом ваньке через весь город.
— Твое жилье — две комнаты, как у белошвейки. На всю квартиру несет супом. — Отлично же пахнет, и суп был отменный, наваристый суп, прежде я такого не ела. — В прихожей седло. Дети вопят, как в деревенской избе. Ты сидишь, как купчиха за самоваром. Где твоя осанка, где стать, Вера?