«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века
Шрифт:
Вражда между кланами подогревалась соперничеством за обладание высшими придворными чинами. Со времени правления Василия III должность конюшего была наследственной в роду Челядниных. В годы правления Елены Глинской ее занимал фаворит великой княгини кн. И. Ф. Овчина Оболенский, сестра которого, Аграфена, была замужем за дворецким Василия III В. А. Челядниным. В 1539–1541 гг. с чином конюшего упоминается Иван Иванович Челяднин [1207] — последний мужской представитель этого рода; а к лету 1546 г. указанный чин перешел к Ивану Петровичу Федорову, женатому, как уже говорилось, на дочери Василия Андреевича Челяднина Марии. Боярином и конюшим И. П. Федоров впервые именуется в сообщении Постниковского летописца о коломенских казнях в июле 1546 г. Топор навис тогда и над его головой, но правильно выбранная тактика поведения («…против государя встречно не говорил, а во всем ся виноват чинил») помогла Ивану Петровичу избежать казни; он отделался лишь ссылкой на Белоозеро [1208] . Исследователи видят за расправой с боярами руку Глинских, но, как уже говорилось, прямых доказательств этого предположения нет.
1207
ААЭ.
1208
ПСРЛ. Т. 34. С. 27.
Как бы то ни было, но к середине января 1547 г. именно князь Михаил Васильевич Глинский, дядя Ивана IV, занял ставшую вакантной после опалы И. П. Федорова должность конюшего. Вероятно, этим чином (вместе с боярством) кн. М. В. Глинский был пожалован по случаю царского венчания: во время самой церемонии 16 января он, названный «боярином великого царя и конюшим», нес сосуд с золотыми монетами, которыми осыпали венчанного государя [1209] .
Вообще, кн. М. В. Глинский и его мать, государева бабка, княгиня Анна Глинская, были, по-видимому, самыми влиятельными лицами при дворе в последние месяцы 1546-го и в начале 1547 г. Согласно разрядной книге частной редакции, кн. Михаил Глинский сопровождал великого князя в упомянутой выше поездке в Псков поздней осенью 1546 г. [1210] Вместе со своей матерью, княгиней Анной, он принял самое деятельное участие в подготовке царской свадьбы. На обороте указной грамоты Ивана IV псковскому наместнику кн. И. И. Пронскому о срочном приезде вместе с женой в Москву, датированном 18 декабря 1546 г., есть характерная помета: «Сякову грамоту взял князь Михайло Васильевич Глинской, а послал ее, сказывал, с своим человеком с Неверком декабря 18 же» [1211] . После того как Анастасия Романовна была наречена невестой великого князя и взята во дворец, в ее свиту, наряду с матерью невесты Ульяной (вдовой Романа Юрьевича Захарьина) и вдовой кн. В. В. Шуйского Анастасией, была назначена и бабка государя — княгиня Анна, вдова кн. Василия Львовича Глинского [1212] .
1209
ПСРЛ. Т. 29. С. 50.
1210
РК 1605. М., 1977. Т. I, ч. 2. С. 320.
1211
Назаров В. Д. Свадебные дела XVI в. № 3. С. 117. Черновик этой грамоты сохранился среди приказной документации, связанной с подготовкой свадьбы Ивана IV.
1212
ПСРЛ. Т. 34. С. 29.
Именно Михаил и Анна Глинские, как мы уже знаем, отдали приказ о казни в начале января 1547 г. князей Федора Овчинина Оболенского и Ивана Ивановича Дорогобужского.
Разряд царской свадьбы 3 февраля 1547 г. дает представление о придворной иерархии того времени. Первые места во время свадебных торжеств, согласно протоколу, занимали члены государевой семьи: «в большом месте» за столом сидел в первый день родной брат царя князь Юрий Васильевич; «в материно место» была вдова удельного князя Андрея Ивановича Старицкого Евфросинья, а обязанности тысяцкого исполнял ее сын — двоюродный брат Ивана IV — князь Владимир Андреевич. Дружками жениха были старший боярин Думы кн. Дмитрий Федорович Бельский и боярин Иван Михайлович Юрьев Большой (оба с женами). Сторону невесты представляли дружки боярин кн. Иван Иванович Пронский с супругой (по-видимому, ради исполнения этой важной роли в свадебной церемонии кн. И. И. Пронский, как уже говорилось, был вызван 18 декабря 1546 г. кн. М. В. Глинским в Москву. — М. К.), а также жена Василия Михайловича Тучкова (сам Василий не смог присутствовать, так как накануне «убился с лошади») и Михаил Яковлевич Морозов [1213] .
1213
РК 1598. С. 10. То же в пространной редакции свадебного разряда: ДРВ. Изд. 2-е. М., 1790. Ч. XIII. С. 30.
Почетное место на свадебном пиру было отведено царской бабке Анне Глинской: в списке боярынь, сидевших за столом, она названа первой (за нею в перечне упомянуты еще две Анны — жены соответственно Петра Яковлевича и Василия Яковлевича Захарьиных) [1214] .
В целом свадебный разряд зафиксировал своего рода равновесие сил между родственниками царя по материнской линии, Глинскими, и его новыми свойственниками — Захарьиными-Юрьевыми. Так, «у постели» новобрачных сидели боярин кн. Юрий Васильевич Глинский (очевидно, пожалованный боярским чином по случаю царской свадьбы) и казначей Федор Иванович Сукин. Среди боярынь «у постели» на первом месте разряд называет вдову кн. В. В. Шуйского княгиню Анастасию, а следом за ней упомянуты жены князей Юрия Васильевича и Михаила Васильевича Глинских [1215] . Кроме того, из летописи и частной редакции разряда известно об участии в свадебной церемонии и самого боярина и конюшего кн. М. В. Глинского [1216] .
1214
Там же.
1215
РК 1598. С. 10. В частной редакции разряда «у постели» упомянута вместе с княгиней Анастасией Шуйской только жена кн. Ю. В. Глинского княгиня Ксения: ДРВ. Ч. XIII. С. 32.
1216
ПСРЛ. Т. 34. С. 29; ДРВ. Ч. XIII. С. 34.
С другой стороны, внушительным было и представительство на свадьбе клана Захарьиных-Юрьевых. Боярин И. М. Юрьев Большой, как уже говорилось, был одним из дружек жениха. Перед государем во время церемонии шел окольничий Данило Романович Юрьев (родной брат невесты) вместе с А. А. Квашниным. Свадебную свечу к церкви несли Иван Михайлов Меньшой сын Юрьева и кн. П. И. Горенский. А брат Ивана, Василий Михайлович Юрьев, нес в процессии «зголовье» (подушку) государя [1217] .
1217
РК 1598.
Но отмеченное равновесие оказалось очень хрупким и недолговечным. Придворная среда, как и в начале 30-х гг., оставалась враждебной к «чужакам» Глинским, что ярко проявилось в событиях июня 1547 г.
Весной 1547 г. Иван IV с молодой женой жил за городом, в подмосковных селах [1218] : оставаться в столице было небезопасно из-за частых пожаров. 12 апреля выгорели торговые ряды в Китай-городе; 20 апреля пожар уничтожил чуть ли не все дворы за р. Яузой [1219] . Погорельцы искали виновников своего бедствия: поползли слухи о поджогах. По словам Постниковского летописца, «говорили про оба пожара, что зажигали зажигальники. И зажигальников многих имали и пытали их. И на пытке они сами на себя говорили, что они зажигали. И тех зажигальников казнили смертною казнью, глав им секли и на колье их сажали и в огонь их в те же пожары метали» [1220] .
1218
Согласно Постниковскому летописцу, царь с царицей во время апрельских пожаров жили в селе Воробьеве (ПСРЛ. Т. 34. С. 29). Продолжатель Хронографа редакции 1512 г. уточняет, что Иван IV с женой жил «того лета» в Острове, а «после пожару [большого июньского. — М. К.] жил в Воробьеве» (Шмидт С. О. Продолжение Хронографа редакции 1512 г. С. 292). Последняя версия подтверждается и сообщением Псковской III летописи, согласно которому псковские челобитчики в начале июня явились к царю в село Остров (ПЛ. Вып. 2. С. 232).
1219
ПСРЛ. Т. 29. С. 51; Т. 34. С. 29.
1220
ПСРЛ. Т. 34. С. 29.
В такой обстановке к Ивану IV, находившемуся тогда в селе Остров, явилась с челобитной делегация псковичей. По рассказу Псковской III летописи, в Петров пост «псковичи послаша 70 человек на Москву жаловатися на наместника на Турунтая, и оны, жалобщики, били челом осподарю великому князю на селце на Островке. И князь великей осподарь, — продолжает летописец, — ополелъся на пскович сих: бесчествовал, обливаючи вином горячим, палил бороди и волосы да свечею зажигал, и повелел их покласти нагых по земли; и в ты поры на Москве колокол-благовестник напрасно отпаде, и осподарь поеде к Москви, а жалобъщиков не истеря» [1221] .
1221
ПЛ. Вып. 2. С. 232.
Об этом эпизоде упоминает и краткий Новгородский летописец по списку Никольского: «Того же лета [7055. — М. К.] велел князь великый у псковичь бороды палить, вином обливаа, на Москви, жалобщиков в своей области в…» (окончание текста утрачено: последняя строка срезана при переплете рукописи) [1222] .
Как явствует из этих красноречивых свидетельств, молодой царь незадолго до своего 17-летия по-прежнему не желал вникать в управленческие дела. Он не стал разбирать конфликт псковичей с их наместником кн. И. И. Турунтаем Пронским (тем самым, который на свадьбе Ивана IV с Анастасией 3 февраля 1547 г. был дружкой невесты) и подверг челобитчиков жестоким издевательствам.
1222
ПСРЛ. Т. IV, ч. 1. Вып. 3. С. 620 и прим. 7.
Упоминание о падении в Москве колокола-благовестника — событии, которое отвлекло внимание царя и спасло жизнь несчастным, — помогает уточнить датировку этого эпизода. Согласно Летописцу начала царства, колокол упал с деревянной колокольни Благовещенского собора в Кремле 3 июня [1223] . Следовательно, псковский летописец допустил небольшую хронологическую неточность, приурочив посылку псковичами делегации к царю ко времени Петрова поста, который в 1547 г. начался 6 июня [1224] .
1223
ПСРЛ. Т. 29. С. 51.
1224
Петров пост начинается в понедельник через неделю после Троицы, которая в 1547 г. праздновалась 29 мая (см.: Grotefend H. Taschenbuch der Zeitrechnung des deutschen Mittelalters und der Neuzeit. 13. Aufl. Hannover, 1991. S. 182).
Прошло всего несколько недель, и царь увидел перед собой не смиренных челобитчиков, а грозную толпу, требовавшую выдачи ненавистных временщиков. Эти события навсегда врезались в память Ивана Васильевича.
21 июня в Москве вспыхнул очередной пожар — самый разрушительный за всю ее предшествующую историю: «Прежде убо сих времен памятные книзи временный пишут, таков пожар не бывал на Москве, как и Москва стала имноватися…» — отметил Летописец начала царства [1225] . Тот же Летописец называет страшную цифру: 1700 сгоревших мужчин, женщин и детей [1226] . По свидетельству других летописей, число жертв было еще больше: так, согласно Новгородскому летописцу по списку Никольского, в общей сложности в Кремле и на посаде сгорело 25 тысяч дворов и 250 деревянных церквей, погибло 2700 человек [1227] . А продолжатель Хронографа редакции 1512 г. сообщил о том, что «после пожару собрано людей горелых за Неглинною 3700 человек, и похорониша их у церквей христолюбцы…» [1228] .
1225
ПСРЛ. Т. 29. С. 54.
1226
Там же.
1227
ПСРЛ. Т. IV, ч. 1. Вып. 3. С. 620.
1228
Шмидт С. О. Продолжение Хронографа редакции 1512 г. С. 292.