Вдруг выпал снег. Год любви

Авдеенко Юрий Николаевич

— Тогда водки, — вздохнул я.

— Много?

— Полную бутылку.

— Антон, вы ошалели, — сказала Надя Шакун, когда официантка унесла поднос с грязной посудой. — Зачем нам целая бутылка?

— Не будем думать зачем. Давайте весь вечер не будем думать.

Она молчала и сосредоточенно разминала папиросу, потом сказала:

— Попытаемся.

— Гуляй, Ванька, ешь опилки, ты директор лесопилки, — вспомнил я любимую присказку Онисима.

Баженов накануне, давая мне двести

рублей, спросил:

— А для чего тебе столько денег?

— Не скажу, — ответил я.

— Все ясно, — Баженов посмотрел на светящееся окно флигеля, возле которого кружились мошки, сказал: — В этом деле замешана женщина.

— С твоим опытом да не догадаться, — усмехнулся я.

— Верно. Твоя правда. — Он отсчитал четыре полсотенных, передал мне. Нервно постукивая ногой о порог, бело выступающий во тьме, предупредил: — К покупателю пойдем завтра после обеда. Я здесь с бывалыми ребятами советовался. Говорят, меньше чем за две тысячи не отдавай, поскольку бриллиант каратов на шесть будет. Мне отдашь десять процентов комиссионных. Такой обычаи.

— Хорошо, — сказал я.

— Здесь Жанка объявилась, — сообщил Баженов. — В клубе нефтяников поет с бригадой краевой эстрады.

— Тебе и карты в руки.

— Вокруг нее гитарист ошивается с брюхом в три обхвата.

— Жанка не выносит одиночества.

— А ты откуда знаешь?

— Оттуда, откуда и ты.

Баженов, завалив голову чуть вправо к плечу, глянул на меня с прищуром.

— Ладно, — пообещал я. — Мы с тобой на досуге покалякаем. Чего ты там трепал Грибку, будто бы меня замели?

У забора на акации крикнула птица. Просторно замахала крыльями и ушла в ночь по горе, над крышами.

— Редкий нахал, — словно удивляясь своей доверчивости и простоте, проговорил Баженов. — Выманил у человека две сотни, а теперь угрожает.

— Пока, — сказал я и пошел прочь.

— До завтра, — напомнил он.

— До завтра, до завтра…

Я торопился. У входа в кинотеатр чуть не сбил женщину — шел сутулясь, опустив голову. Ткнулся ей в грудь. Она не охнула, наоборот, цепко схватила меня за руку. И я с ужасом узнал в ней заведующую учебной частью Ирину Ивановну Горик.

— Фамилия? — железным голосом спросила она. Ее рука была такой крепкой, каким может быть камень.

Я оробел: забыл, что теперь не ученик и что мы стоим не в школьном коридоре. Я моргал молча. И она узнала меня, выпустила руку.

От высвеченной лампочками афиши у входа возникал какой-то полумрак. Люди входили и выходили, задевали мою спину, подталкивали. Горик сказала:

— Сорокин, ты чего делаешь?

— Хочу купить билеты.

— Я не об этом. Чем ты занимаешься в жизни?

— Живу.

— Это очень широкое понятие, — строго возразила

она. И я подумал, что она очень красивая, интеллигентная женщина. Она еще спросила о чем-то, но я не расслышал, потому что прикидывал, на сколько лет она старше меня. Средняя школа, институт, работа в школе… Получалось — на много, лет на десять. Я вздохнул.

— Не надо вздыхать, — услышал я ее голос. — Надо всегда смотреть правде в глаза. Говорить правду, поступать по правде. Я снова спрашиваю: где ты работаешь?

— Нигде.

Она крепко взяла меня за руку. Сказала:

— Пошли. Я отведу тебя в милицию.

Она шагала решительно. А я не мог вырваться: кругом были люди, и сразу бы возникло любопытство и нездоровый интерес. Могли подумать: карманник пытался обворовать молодую заведующую учебной частью.

— Пойдемте сквером, — сказал я.

Она кивнула.

Высокие клены росли между скамейками. А когда попадались фонари, я видел красивый целеустремленный профиль Ирины Ивановны и слышал, как глубоко она дышит.

Я спросил:

— Вы считаете, что поступаете по правде?

— Да, — убежденно ответила она.

— Тогда я укушу вас.

Она остановилась, в недоумении сдвинула брови и немного беспомощно спросила:

— Куда?

— Сюда.

Я ткнулся лицом ей в грудь, туда, где малиновый свитер толстой вязки обретал линию, словно начерченную циркулем. Ирина Ивановна отпрянула от меня и, разумеется, выпустила руку.

— Негодяй, — тихо сказала она.

Я засмеялся. Погрозил ей пальцем:

— Не надо обижать маленьких.

Когда я вернулся к кассе, выяснилось, что билетов на сегодняшние сеансы нет и не предвидится.

Я пошел на улицу Шмидта.

Дом на улице Шмидта был новый, двухэтажный, построенный года два назад военнопленными. Женщина с закатанными по локти рукавами старого офицерского кителя снимала белье между акациями. Я спросил, где шестнадцатая квартира. Она кивнула на второй подъезд.

Резко пахло краской, свежим мелом. Вдруг стали слышны шаги. Отделились от моих подметок, загудели под высоким белым потолком. Согнув пальцы в кулак, я хотел постучать, но увидел кнопку на косяке двери. Нажал.

Шагов за дверью не было слышно, но дверь поплыла сразу, словно кто стоял за нею и ожидал моего звонка.

— Добрый вечер, — сказал я.

— А я думала, вы моложе, — кивнула девушка, отчего челка свесилась ей на очки, прикрыв тонкие золоченые ободочки. — Проходите, Антон.

Надя мотнула головой, челка ушла вбок. Над ободками очков прорезались хорошо изогнутые брови. Я сказал:

— Человека старят не годы, а события…

— Вы непременно станете ученым, — не дослушала Надя. — Проходите.