Вдруг выпал снег. Год любви
Шрифт:
— Почему? — вновь спросил я.
— От отца с матерью скрываюсь.
— Сколько же тебе лет?
— Восемнадцать, — грустно признался Ахмед.
— Что же ты натворил?
— Не спрашивай.
Он лег на спину, посоветовал:
— Забирайся поглубже в сено. Ночи холодные.
— А змей здесь нет? — спросил я.
— У нас в сарае ежики живут. Уже двенадцать лет. Там, где еж, туда змея не ползет. Можно спать спокойно.
— Хорошо, — зевнул я.
— Только встаем рано, — предупредил Ахмед. — На рассвете. А то проснутся мои родители, придется целый
Я лег, раскинув руки. Так лежал обычно на пляже, подставив тело ветру и солнцу. Глаза плотно сжаты. На них газетка. Она пахнет разогретой бумагой, типографской краской. А близко шумят волны. Здорово шумят.
— Слушай, Антон, как же ты очутился в нашем селе? — вдруг спрашивает Ахмед.
— Увидел огоньки и слез с машины.
— Просто слез?
— Просто…
Ахмед цокает, говорит:
— Спокойной ночи, Антон.
— Спокойной ночи, Ахмед.
…Просыпаюсь от холода. Щели в крыше замазаны туманом. Тьма из сарая ушла, и теперь видно, что сена в сарае всего лишь на две трети. Его придерживает решетка из старых досок, оставляя в центре, напротив входной двери, свободное квадратное пространство. Туман не лезет в сарай: стоит на шаг от двери, стесняется.
Какой-то мужчина вполголоса удивленно говорит за стеной:
— Сегодня их там уже двое.
В ответ женский голос, сдержанный, тихий:
— Значит, друг к Ахмеду приехал. У нашего сына везде друзья.
— Радостные сердцу слова, — говорит мужчина, и в его голосе столько убеждения, сколько воды в море. — С друзьями легче идти по жизни.
— Откроемся Ахмеду, — предлагает женщина. — Пригласим в дом сына и его друга.
— Нет, — твердо отвечает мужчина. — Пусть Ахмед сам придет. Пусть будет джигитом, а не ребенком.
Ахмед был весь в сене. Над сеном только голова. Он совсем еще молодой. Как я. Нет, на год старше. Интересно, по какой причине он не живет дома, а прячется в сарае от отца и матери?
Кажется, Ахмед почувствовал, что я смотрю на него и о нем думаю. Открыл глаза и как-то ловко и быстро выбрался из сена.
— Проспали, — сказал он уныло.
— Туман, — я пожал плечами.
Он протер глаза, покашлял в кулак, немного ободрился:
— Туман — наш брат. В тумане проскочим.
— Нужно ли? — спросил я как можно равнодушнее.
— Зачем вопрос? — удивился Ахмед.
— Они знают, что ты здесь.
— Кто «они»? — глаза у Ахмеда округлились.
— Твоя мать, твой отец…
— Шутишь?! — он схватил меня за лацкан шинели.
— Нет, — я неторопливо, но твердо отвел его руку.
— Как же они могли узнать? — Лицо Ахмеда зарумянилось, скорее всего от гнева, но, может быть, и от стыда. — Я же все предусмотрел.
— Значит, не все…
— Похоже, что не все, — согласился Ахмед. — А надо все. Надо видеть вперед.
Я кивнул.
Это верно, что человек должен видеть хотя бы на один день вперед. А еще лучше на месяц или на год. Мой отец с молодых лет был очень дальновидным. Мать рассказывала, что, когда они поженились, отец повел ее в магазин покупать обручальное кольцо. Тогда носить кольца, как и галстуки,
Она долго выбирала кольцо. И, как выяснилось, ей впору был восемнадцатый размер. Но отец потребовал, чтобы она купила девятнадцатый. Продавщица очень удивилась этому требованию и спросила: «Зачем? Ей в самый раз восемнадцатый». В ответ отец заметил: «Что же, у нее всю жизнь такие тонкие пальцы будут?»
Я усмехнулся.
— Ты чему? — насторожился Ахмед.
— Прости… Вспомнил одну историю… Слишком предусмотрительным тоже быть глупо. Не случайно пословица есть: знал бы, где упасть, соломки бы подстелил.
Ахмед улыбнулся. Улыбка у него была хорошая, совсем еще ребячья.
— Ты обо мне плохого не думай, Антон, — попросил он. — Я не трус, понимаешь? Я, хочешь, сейчас с крыши спрыгну… Стыдно мне.
— Причина есть?
— Есть, — кивнул он головой. — Поехал я в город Майкоп в институт поступать. Двойку по математике получил. Экзаменатор подумал, что я списывал. А я не списывал. Ты мне веришь, Антон?
— Верю, Ахмед.
— Я сам все решил. Экзаменатор ошибся… Как я сейчас приду, отцу на глаза покажусь, уважаемому учителю, уважаемым односельчанам? Они же всегда верили, что Ахмед первый математик.
Я положил руку ему на плечо:
— Твой отец сказал: «Пусть Ахмед сам придет. Пусть будет джигитом, а не ребенком».
— Хорошо, — Ахмед на секунду прикусил губу. — Слово отца — закон.
Он подвинулся к краю и ступил на лестницу.
В город я попал только через сутки. Местным поездом. Ахмед на телеге подвез меня до станции. Прощаясь, крепко пожал руку. Сказал, что самое позднее через месяц приедет в город поступать на машиностроительный завод.
В доме Ахмеда за завтраком я похвалился, что у меня есть хороший друг, бригадир из литейного цеха. Выяснилось, Ахмед с детских лет мечтал плавить металл. Я дал слово познакомить Ахмеда с Женей Ростковым и заверил, что Женя возьмет Ахмеда в свою бригаду. Я не сомневался в этом, я знал — Ростков настоящий человек. Честно говоря, мне даже тоскливо стало, что я не оправдал его надежд и доверия. Но где-то в душе я понимал: Ростков на меня не в обиде. Моя любовь к морю для Росткова не секрет.
Из тамбура я еще с полминуты видел станционную будку, лампочку на столбе, у столба телегу и Ахмеда, поглаживающего лошадь.
Протискиваясь между горами, поезд скользил к морю. Фонарями мелькали окна редких домов. Дома лепились ближе к дороге, а дорога, убогая и старая, то, будто боясь заблудиться, прижималась к железнодорожному полотну, то вдруг, стыдясь, убегала в горы.
Рождалось небо — розовыми и голубыми пятнами, выступавшими словно по воле ветра.
Людей с поезда сошло много. Колхозники с Кубани везли на рынок продукты — в корзинах, в мешках. Мне вспомнился Онисим с его неистребимой потребностью околачиваться на рынках, приглядываться, прицениваться.