Вдруг выпал снег. Год любви
Шрифт:
В коридоре была тишина. Не гудел пылесос. В будние дни он свирепствовал ровно с восьми утра, и с того самого момента уборщицы переговаривались, вернее, перекликались на самые разные темы. Впечатление складывалось такое, что ты находишься на рынке, хотя никакого рынка в городе не имелось. Здесь даже столовая была лишь одна — при леспромхозе для рабочих. По субботам и воскресеньям столовая, естественно, не работала, потому что леспромхоз был выходной. Жанна запасалась в магазине болгарским компотом, который заменял ей и суп и борщ, покупала граммов двести сыра, колбасы,
В одиннадцать она вылезла из постели для того, чтобы нырнуть в теплый халат, взять полотенце, мыльницу, зубную щетку. Потом вышла в коридор. Туалетная комната была справа в самом конце коридора. Идти нужно было мимо столика вахтера. По обыкновению вахтер за столиком не сидел. Если дежурил Сидоренко по прозвищу дед Мазай, то он сейчас находился, разумеется, у магазина, потому что в одиннадцать открывался винный отдел. Если кто-то из женщин, то они, наверное, ушли домой готовить обед.
На столике Жанна увидела телеграмму в обложке — алели красные маки. Из любопытства развернула ее. И замерла. Телеграмма адресована была ей.
«Дорогая доченька, — писал отец. — Поздравляю тебя с днем рождения. Желаю крепкого здоровья и хороших успехов в работе. Мама сейчас гостит у Тани в Грозном. Обнимаю тебя и целую».
«Боже мой, — испугалась она и вздохнула. — Забыть о собственном дне рождения. Что это? Замотанность или ранний склероз? Товарищ доктор, ставьте диагноз… Отец помнит. Бедненький! Сидит один — сторожит дом. Собаку, кошку, канареек».
Жанна как-то очень ясно представила себе маленький дом под Армавиром. И сад с яблонями, грушами, вишнями, сливами, виноградом. Огород с засохшей картофельной ботвой. Отца, колдующего в саду или в огороде…
Отец Жанны Павел Корнилович — пенсионер. Инвалид Отечественной войны 2-й группы. Служил во время войны морским летчиком в 63-й авиабригаде на Черном море. Бомбил Констанцу на ДБ-3, на СБ. Участвовал в налете 24 июня 1941 года, когда 36 наших бомбардировщиков рано утром метко сбросили бомбы на порт, нефтебазу, аэродром Мамайя и вернулись без всяких потерь.
Павел Корнилович любил вспоминать свою боевую молодость. Но Жанна никак не могла представить отца за штурвалом самолета, хотя слушала его рассказы часто и охотно.
Однажды она спросила (было ей тогда лет двенадцать):
— А если бы тебя убили, меня бы не было?
Он посмотрел на нее удивленно. Сказал:
— Да.
— Выходит, я воевала вместе с тобой?
— Выходит.
— Может, поэтому мне снятся твои бомбардировщики так ясно, словно я сама на них летала?
— Не знаю, — отец очень серьезно посмотрел ей в глаза, — это дело науки. Я, дочка, объяснить не могу.
…Жанна сложила телеграмму. И уже собралась продолжать путь, как на столе
— Вас слушают.
Незнакомый мужской голос попросил:
— Позовите, пожалуйста, к телефону доктора Лунину.
— Я слушаю вас.
— Одну минуточку. Сейчас с вами будут говорить.
Что-то щелкнуло в трубке. Видимо, телефон переключили.
— Здравствуйте!
Она сразу узнала, что слово это произнес полковник Матвеев. Уже тогда, когда незнакомый мужчина сказал: «Одну минуточку. Сейчас с вами будут говорить», она подумала о полковнике. Почему? Может, просто потому, что у нее не было других знакомых, которые могли бы звонить ей через секретаря или дежурного.
— Здравствуйте, — ответила она.
— Вы узнали меня? — спросил он.
— Еще бы… — сказала она весело и бодро.
— Это хорошо.
— Что это?
— Ваше настроение.
— А… Еще бы… — Вот уж привязались эти слова, прилипли. — У меня сегодня день рождения!
— Поздравляю.
— Спасибо. Только не спрашивайте, сколько мне лет.
— В вашем ли возрасте об этом думать?
— Конечно. Мне грохнуло двадцать шесть, а это совсем не шестнадцать.
— У каждого возраста свои прелести, — сказал он серьезно, почти строго.
— Как ваше здоровье? — спросила она.
— Я хочу к вам приехать.
— Лучше в понедельник, — сказала она, будто не поняв интонацию его последних слов. Подумала, что вот растерялась. Потому и пояснила: — В понедельник можно сразу сделать ЭКГ.
— ЭКГ подождет, — сказал Матвеев. Собственно, не сказал, а решил. — Я хочу приехать сегодня. Скажем, часа в четыре. Можно?
— Приезжайте, — после паузы ответила она.
…Все-таки машина — это действительно чудо. Сорок километров, меньше часа езды, а уже не хочется верить в то, что где-то есть захолустье Каретное, холодное общежитие для молодых одиноких специалистов, болгарский компот из слив вместо супа…
В летнее время ресторан обслуживал интуристов, и только интуристов. Он стоял на автомобильной трассе, окруженный соснами. И озеро лежало рядом. Сегодня оно было занесено снегом, но весной, летом, осенью плескалось под окнами, голубое или серое. Легко представить, какая это была красота.
— Вам нельзя коньяк, — сказала она. — Коньяк играет с сосудами. Он вначале расширяет их, потом сужает.
— Что же мне можно?
— Немного водки. И минеральной воды.
— Хорошо, товарищ доктор.
«У него очень высокий лоб, — подумала Жанна. — Глаза строгие. Но добрый. И улыбка хорошая. А строгость — это, наверное, профессиональное. Командир… Полковник».
— Расскажите о себе, — попросил он. Перевел взгляд от окна, за которым в сиреневато-розовом свете заката таял день, таял, как снежинка в ладонях.
— Очень непростая просьба, — ответила она, продолжая смотреть в окно.
По дороге за высокими соснами катила машина с включенными фарами. Свет от них был еще не очень заметен на белом снегу и бросался в глаза лишь на стволах деревьев, белкой прыгал с сосны на сосну.