Вдруг выпал снег. Год любви
Шрифт:
Жанна потянула ручку двери. Конечно, дверь оказалась запертой. Рука в перчатке не могла наделать достаточно шума, чтобы разбудить деда Мазая после вечернего возлияния. Жанна колотила в дверь изо всех сил, но безрезультатно.
Тогда она пошла по дороге к лесу, в ту сторону, где скрылась его машина. Снег скрипел под ногами, но Жанна не чувствовала холода. На душе было легко. Спать не хотелось. Хотелось читать стихи.
И каждый вечер, в час назначенный (Иль это только снится мне?) Девичий стан, шелками схваченный, ВДым над костром почти незаметен. Сухие сосновые сучья горят легко, как бумага. Гудит пламя, рыжие его языки красиво смотрятся на фоне зеленого леса, синего ясного неба. И солнце смотрится красиво, только вот не греет. Не греет совсем. Потому что дует северный ветер с самого Баренцева моря. Это очень плохо, когда баренцевый ветер пожалует в гости. Тогда шинель солдатская из родной матери превращается в злую тещу. Прапорщик Ерофеенко знает это, так как служит в Карелии не первый год. Шофер сидит на корточках у машины, возится с домкратом.
— Ты того, — говорит ему прапорщик, — пошустрее. За машиной в гараже ухаживать надо, а не на глухой дороге. Опоздаем на склад за сапогами, рапорт на тебя командиру автороты подам.
— Не волнуйтесь, товарищ прапорщик. Я совсем и не виноват. Машина не моя… Моя на профилактическом осмотре…
— Мне неважно, чья машина, — ворчит Ерофеенко, — твоя или царя Горохового. Мне задание выполнить надо по обеспечению личного состава вещевым довольствием.
Он закуривает. Идет к костру, у которого греются Игнатов, Истру, Асирьян. Веселые ребята. Прапорщик Ерофеенко прислушивается. Истру рассказывает что-то про киностудию.
— Слушай, — говорит прапорщик, — рядовой Истру, а какое ты отношение к кино имеешь?
— После окончания школы семь месяцев ассистентом оператора на «Молдова-фильм» работал, — докладывает Истру.
— О, — удивляется прапорщик. — Я по молодости тоже чуть в операторы не попал.
Истру вскакивает, кажется, он готов обнять и расцеловать прапорщика. Но служба есть служба, Истру с достоинством произносит:
— Позвольте пожать вашу руку, коллега.
Прапорщик Ерофеенко позволяет. Присаживается к костру. Поправляя палкой горящие сучья, объясняет:
— В войну дело было. Уже в Германии, в сорок пятом. Я, можно сказать, жизнью рискуя, нашим фронтовым кинооператорам большую солдатскую помощь оказал. В сложных условиях пленку на аэродром доставил… Уж они меня благодарили, благодарили… А начальник их, армянин, как сейчас помню — майор, очень мне даже руку жал. Сказал, что мне учиться надо, что у меня способности.
— Из чего же он такой вывод сделал? — поинтересовался Истру.
— Как из чего? — удивился Ерофеенко. — Из меня.
— Хотите яблоко, товарищ прапорщик? — предложил Истру. — Молдавское. Предки посылочку подкинули.
Ерофеенко благосклонно взял яблоко, посмотрел на дорогу, где шофер ставил домкрат, недовольно покачал головой.
Между тем Истру улыбнулся. Переглянулся с Игнатовым и Асирьяном. Спросил вкрадчиво:
— Значит, из вас?
— Что из меня? — позабыл прапорщик Ерофеенко.
— Вывод сделал армянин-начальник, — пояснил Истру.
— Да, да… — кивнул Ерофеенко, надкусывая яблоко.
— По внешнему виду? — понимающе спросил
— Работал, — сказал Ерофеенко. — Туда прямо как посмотришь — и все видно. А внизу ну словно спусковой крючок. Чуть больше, чем в автомате. Нажмешь, а она стрекочет… Тр-р-р.
— Сейчас бесшумные есть, — скучно заметил Истру, поняв, что разыграть прапорщика не удастся.
— То сейчас, — сказал Ерофеенко. — А тогда… Начальник-армянин говорит, хороший ты кореш, Ерофеенко, давай в нашу команду… А я нет.
— Чего же это вы? — спросил рядовой Игнатов.
— С пехотой жаль расставаться было, — вздохнул Ерофеенко.
— С царицей полей, — напомнил Асирьян.
— Это вы маху дали, товарищ прапорщик, — категорически заявил Истру. — Перед вами, можно сказать, светлое будущее открывалось, а вы примитивным чувствам поддались.
Помрачнел Ерофеенко, произнес глухо:
— Разговорчики… — Потом откашлялся. Сказал, но не оправдываясь, а, наоборот, утверждая: — Я своим настоящим и своим будущим вполне доволен. А относительно чувства с вами, рядовой Истру, совершенно не согласен. Чувство любви к своей части, к своему подразделению не может быть примитивным. Это у вас в голове еще детство бродит.
— Совершенно верно, товарищ прапорщик, — согласился Игнатов. — Он думает, если ноги у него что ходули, то он уже взрослый. Мало каши еще съели, рядовой Истру.
— Товарищескую критику принимаю. Обязуюсь исправиться, — доложил Истру.
— Да-а, — покачал головой Ерофеенко. — Тяжелая вы публика… И к важному учению, видать, еще не готовы. Группа… встать, — подал он предварительную команду. — В одну шеренгу становись!
Прапорщик хотел было на досуге позаниматься строевой подготовкой. Но, к счастью Игнатова, Истру, Асирьяна, шофер уже заменил колесо. Вытер руки тряпкой. И сказал:
— Можно ехать.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Жанна Лунина — Герасиму Обочину.
«Герка, молодчина! Я обалденно обрадовалась твоему письму. Даже не представляла, что способна так радоваться. Правильно говорят: старый друг дороже новых двух.
Я хорошо помню, как ты целовал меня на лестничной площадке. Ты не только пытался целовать, но и поцеловал. Три раза. В ухо, в лоб и в подбородок. Я запомнила все хорошо, потому что раньше никогда не целовалась с мальчишками. Вертела я головой не от того, будто ты мне не нравился. Просто я боялась. А от тебя пахло вином. И вел ты себя как ненормальный…
Относительно тайны в человеке. Я совсем позабыла. Скорее всего где-то вычитала. Ты знаешь, я в школе читала много и все подряд…
Очень рада, что у тебя все нормально в жизни. И заграничная командировка тоже совсем неплохо. Посмотришь другую страну, узнаешь других людей.
Как ты догадываешься, я работаю в далеком районном центре. Этим все сказано, хотя природа сама по себе красивая. Суровая, но красивая. Много озер, хорошие леса. Чудесный, здоровый воздух. Конечно, будь у меня другая судьба, другая жизнь, вполне возможно, что я осталась бы здесь навсегда. Но сегодня я вольный, свободный человек, холостой, неженатый. И я хочу на родную Кубань, к папе, к маме. Хочу и не скрываю этого.
Возможно, мечты мои сбудутся и я вернусь на родину. Возможно, и ты вернешься из Монголии в наши края. Возможно, мы встретимся. Возможно, ты захочешь поцеловать меня на лестничной площадке. Возможно, я не стану так резво вертеть головой.
Все возможно…
Пиши.