Вдвойне робкий
Шрифт:
— Жира не было?
— Почти. А что такое?
Молдер помолчал.
— А как же избыточный вес? — тихо спросил он, глядя Скалли в лицо.
— Какой избыточный вес?
— При взвешивании трупа на предварительном осмотре вес был зафиксирован равным ста тридцати двум фунтам. А согласно правам, женщина весила сто семьдесят пять.
— Ничего себе кубышка… — вырвалось у Скалли. Она еще раз вгляделась в бумаги. — Нет, не нашла. Может, она просто похудела? Постарались подогнать фигуру?..
— Нет, Скалли. Ее подруга, соседка по квартире, сказала, что Лорен наоборот, в последнее
Они помолчали.
— Интересно, что это за мотив? Зачем убийце удалять жировые ткани у жертв? — пробормотал Молдер.
— И как? — в тон ему добавила Скалли.
— Действительно: как? Скалли, с кем мы имеем дело, по-твоему, а?
Скалли покосилась на поддон и тут же отвела взгляд.
— Не знаю, — проговорила она негромко. — Не знаю, Молдер. Понятия не имею.
Квартира Эллен Камински.
Противоположности сходятся.
Две подруги, сидевшие друг напротив друга в маленькой, с претензией на уют гостиной, походили друг на друга так же, как могут походить друг на друга двухлитровая пластиковая бутыль темного пива и рюмка белого вина. Большая, рыхлая, почти бесформенная, черноволосая и смуглая, а потому заметно усатая, удручающе пожилая с виду уже в свои неполные тридцать два, — и маленькая, шустрая, с короткими бесцветными волосиками и проворными, как у недавно прирученного грызуна, глазами. Они были почти одногодками — но маленькую можно было принять за дочку большой.
Они жили в квартирах напротив и, наверное, только потому и подружились. Но подружились крепко. Большая не только в движениях своих, но и во всей жизни была рыхлой и неуклюжей, и постепенно ей волей-неволей понравилось быть или, по крайней мере, выглядеть беспомощной. Маленькая и проворная ее опекала — вернее, ей нравилось делать вид, что она заботится, опекает, направляет и бережет. И, главное, удерживает от опрометчивых поступков. Будь большая в жизни совсем одна, ей и в голову не пришло бы собираться делать столько опрометчивых поступков, о намерении совершить которые она регулярно писала или рассказывала маленькой. Так в игру вступило тщеславие обеих, а если дружба не тешит тщеславие дружащих, она, как правило, не бывает крепкой и долгой. Что такое не лестная, не щекочущая самолюбие дружба? Анахронизм… Может, в стихах это и неплохо — в тех, например, что Застенчивый присылал Эллен, в старых итальянских стихах… совсем неплохо — на словах. Дружба и преданность равных, основанная на взаимоуважении и чести. На самом деле это чушь; большая подозревала, что и тогда ничего подобного не бывало, просто древние люди времен какого-то Возрождения любили все приукрашивать красивыми словесами. Ничего не называли прямо.
Говоря попросту, большой нравилось выглядеть непрактичной и нелепой. Это делало ее индивидуальностью. Маленькой нравилось, что она без особых хлопот может ощущать себя такой заботливой и верной подругой. Поэтому большая чуть ли не о каждом вздохе своем рассказывала маленькой, а та объясняла ей, как впредь дышать более правильно.
Им всегда было о чем поговорить.
Большую звали Эллен, маленькую — Джоан.
— Эллен,
— Почему ты так неуважительно обо мне говоришь?
— Господи, да уважительно я о тебе говорю, уважительно!
— Тогда выбирай выражения! — капризничала Эллен.
— При чем тут выражения! Дело слишком серьезное.
Эллен встала и, переваливаясь, подошла к зеркалу. С неожиданным проворством повертелась перед ним всем своим огромным, бесформенным телом. Картинно поморщилась.
— Боже мой, я выгляжу просто ужасно. Просто ужасно! Джоан, ну скажи мне, что это зеркало виновато!
Джоан всплеснула руками.
— Эллен, это же не просто рекламный вброс и не объявление о новой услуге! Это предупреждение ФБР, очень серьезное предупреждение очень серьезного федерального учреждения. И адресовано оно всем женщинам Кливленда. Ты же сама мне его читала, а теперь так наплевательски относишься к тому, что государство о тебе заботится.
— Отдай мне должное, — грузно шагая от зеркала обратно к дивану, произнесла Эллен с неподражаемым достоинством, — я неплохо разбираюсь в людях. Так уж получается. Я вижу людей насквозь и сужу о них крайне объективно.
Джоан, сдерживаясь, несколько раз глубоко вздохнула.
— Послушай, Эллен. Я вовсе не пытаюсь устроить тебе нервный срыв…
— Будто бы? Но у тебя, тем не менее, получается именно это, и получается, должна заметить, очень неплохо.
— Просто я считаю, что тебе следовало бы быть поосторожнее в жизни, вот и все.
— Я очень бесхитростная и считаю, что это мое достоинство. Я не хотела бы измениться.
— Я не собираюсь тебя менять. Ты прекрасный человек. Но никакая бесхитростность и доверчивость не может вынудить человека ехать на красный свет. Это же совершенно разные вещи. Разве выполнять правила движения так трудно?
— Жизнь — не езда по автостраде.
— Жизнь опаснее любой автострады!
— Может быть, но для нее не придумано столь однозначных правил.
— Тем не менее осторожность никогда не бывает лишней.
— Так в жизни шагу не ступишь.
— Ступай, ради Бога, но просто смотри, куда ступаешь.
Так они могли беседовать часами. И, как правило, в конечном счете Эллен уступала. Просто ей всегда надо было, чтобы ее уговорили сделать то, что ей и самой на самом-то деле хотелось сделать. Чтобы не чувствовать себя потом ответственной за последствия.
— Ах, да что же ты так пугаешь меня! Мне ведь и так тяжело. Ведь я, может, наконец-то нашла человека, которому я нравлюсь, и который, кажется, нравится мне!
«Очень характерная оговорка, — подумала хладнокровная Джоан. — Оговорка стопроцентного эгоиста. В том, что она кому-то нравится, она уверена безоговорочно. А вот насчет себя — позволяет себе сомневаться. Любой нормальный человек сначала разобрался бы в себе, а уж потом предъявлял требования к другим».
— Мне и так страшно встретиться с ним впервые. А тут ты еще твердишь полдня, что он, может, Джек Потрошитель!
— Да ведь это не я твержу! Ты сама получила предупреждение ФБР и мне его прочитала сорок минут назад! Я же не говорю, что твой кумир обязательно тот самый человек, о котором нас предупреждают.