Вдвойне робкий
Шрифт:
Кросс помедлил мгновение, потом спросил для верности:
— Скажем, профессор колледжа, преподающий итальянскую литературу?
— Да. Или студент, аспирант… Все равно таких в Кливленде много не наберется. Лавитанова какой-нибудь — это вам не Элвис и не Пол Анка… Вы сможете подготовить такой перечень, детектив Кросс?
Кросс хищно втянул воздух ноздрями.
— Разумеется, — сказал он.
— А вот еще кое-что, что нам поможет, — проговорила Скалли, показывая Молдеру и, для вящей вежливости, Кроссу маленький розоватый клочок.
— Что это? — не сговариваясь,
— Это было у Холли под ногтями. Вот только что я нашла, пока вы спорили. Судя по всему, Холли защищалась и пропахала где-то хорошую борозду нашему герою. А у того, судя по всему, кожа сползает, как мокрая бумага. Какой-то дефект обмена веществ, быть может… Я немедленно сделаю анализ. И мы будем знать о нем больше.
— И уже сейчас мы знаем, — пробормотал Кросс, — что у парня должна быть где-то на видном месте характерная, конкретно определяемая ссадина. Хорошо. Это уже хорошо. А то, — он, неумело извиняясь, кинул на Молдера смущенный взгляд и добавил: — Заладили: стихи, стихи! Леви… Лави…
— Лавитанова, — с готовностью подхватил Молдер, явно принимая таким образом извинения детектива. И добросовестно уточнил: — Если я, конечно, произношу это имя правильно…
Квартира мистера Энканто.
Это была ужасная ночь. Мистер Энканто почти не успел поесть, слишком быстро его спугнули. И вдобавок нестерпимо саднила оцарапанная этой проклятой кошкой рука. Он забинтовал ее перед тем, как отправиться в постель, но никакие мази не снимали воспаления. У мистера Энканто всегда очень плохо заживали раны. Каждая царапина была бедствием, с самого детства. Это было предвестием проклятия, которое он, лишенный всех нормальных игр и забав, лишенный всего, что считается детьми почетным и интересным, а потому напротив, выкинутый из обычной жизни еще с той давней поры, долгие годы считал самим проклятием.
Потом ему пришлось узнать, что есть проклятия похуже.
Боль в желудке пульсировала, то пригасая, то вновь схватывая внутренности раскаленными щипцами.
Утром стало лишь немного легче. Горячий душ… кофе… много-много масла…
Немного легче.
Звонок снизу раздался в половине одиннадцатого.
— Да?
Он изо всех сил старался говорить спокойно и как ни в чем не бывало. Его мучила мысль о том, что кто-то из той парочки, что его спугнула, мог увидеть и запомнить его лицо.
А впрочем…
Это было бы, возможно, не худшим концом.
Мистер Энканто очень устал. Но жизнь катилась по раз выбранной колее, как и у всех. Все устали. Он умел смотреть вокруг, он понимал людей и он знал, что все устали. Все, кто катится по раз выбранной колее. Просто его колея немного отличается от прочих.
Пока жизнь катится по колее — она себя защищает. Это одна из составляющих колеи, любой, всякой. Инерция. Пока катишься — не упадешь. Если уж решил в свое время катиться дальше, надо катиться дальше.
— У меня пакет для мистера Энканто, — раздался голос из переговорного устройства, — из компании «Троттер Паблишерз».
— Оставьте его внизу.
— Сожалею, но я должен получить расписку в получении.
— Понял, —
Он встал и медленно, едва переставляя ноги, пошел к двери.
В общем холле перед спуском на первый этаж возилась в нижней секции одного шкафов, присев на корточки, дочка хозяйки, четырнадцатилетняя Джесс. Мистер Энканто улыбнулся ей. У него едва хватило сил раздвинуть губы в улыбке, но девочка нравилась ему, просто нравилась, без причин, и он всегда старался быть с нею приветливым. Он знал, что он девочке — не нравится. Он знал, что он ей — неприятен. Но тут уж ничего не поделаешь.
Она проводила его испуганным и враждебным взглядом, и только когда он уже прошел мимо, тихо сказала ему в спину:
— Здравствуйте, мистер Энканто.
Он обернулся и снова постарался улыбнуться.
— Добрый день, Джесси.
И тут из коридора, шагая широко и стремительно на своих голенастых, мосластых ногах, показалась хозяйка. Еще оттуда она начала громко говорить:
— Джесс, ты отправила в прачечную?.. — и тут заметила мистера Энканто. Смешалась, осеклась. — О, мистер Энканто, простите, я вас не заметила.
— Я вышел получить пакет у посыльного, — сказал он, словно его появление в общем холле требовало какого-то оправдания.
Хозяйка поправила прическу.
— Джесси, — сказала она, — а ты знаешь, что мистер Энканто — писатель?
— Знаю, — непримиримо сказала девочка. — Ты мне говорила об этом уже тысячу раз.
Хозяйка искательно заглянула в глаза мистеру Энканто и смущенно улыбнулась. Она была отвратительна.
— Я сейчас как раз собираю свои стихи, мистер Энканто. Если вы не против, я бы их как-нибудь вечером вам занесла.
— Засуньте мне их под дверь, — сказал мистер Энканто.
Она кивнула и снова поправила прическу.
— А когда вы их прочтете, — дрогнувшим голосом спросила она, — может быть, сходим куда-нибудь поужинать вместе?
— О боже, — громко и негодующе сказала Джесси.
— Я сейчас очень занят, — мягко произнес мистер Энканто. — Мне… мне нужно сдавать книгу. Может быть, позже.
Снаружи постучали, и уже безо всякого домофона, просто сквозь дверь, посыльный громко сказал:
— Простите, мистер Энканто, я вас жду!
— Да-да… иду, — пробормотал мистер Энканто так тихо, что вряд ли посыльный мог его услышать. И стал спускаться по лестнице.
Мать подошла к дочери, грозно сдвинув брови.
— Почему ты так грубишь ему все время? — прошипела она.
Дочь непримиримо тряхнула головой.
— Да и плевать, что грублю! — парировала она просто. — Он противный, и я его боюсь. И воняет от него всегда, будто он после бритья мажется хозяйственным мылом.
Мать вздохнула.
Последнее утверждение дочери было чистой правдой. Но хозяйке очень хотелось замуж за спокойного, образованного, покладистого и к тому же ведущего на редкость правильный образ жизни одинокого постояльца. Тут уж не до запахов. Тут надо жизнь свою устраивать наконец.