Вечер трудного дня
Шрифт:
«Зря высиживаешь, дура!» — и, накинув плащ, Выскочила на улицу, в короткую летнюю грозу с далеким громом и радугой во все небо…
Одиночество совсем не тяготило ее, а свое затянувшееся, по существовавшим меркам, девичество она воспринимала уже как нечто само собой разумеющееся. Подобная стагнация гораздо больше волновала ее подруг, которые уже успели пропустить по нескольку романов и романчиков. Подруги пожимали плечами, поторапливали и даже пытались сводничать, а потом плюнули на это дело и пустили ситуацию на самотек. Не влиять же в самом деле на ход
… В эти вот годы и послышался в ее жизни шум морского прибоя. Точно принесенный из будущего в настоящее отголосок всего, что так полно, безоговорочно, всю береговую линию заливая, случится с ней позже. История эта была даже не историей, а целым мифом. Мифом о Медее.
Имя это удивительно шло к той женщине, маленькой и пылкой. Оно было крепким, как горы Колхиды, и огненным, как ее закаты.
И было у Медеи два сына — Георгий и Константин. Медея звала их — Гия и Котэ.
Медея была на десять лет старше Анны, а в Ленинграде оказалась очень просто: сбежала однажды из дома, со своего колхидского побережья, и все тут. Но было это задолго до их с Анной знакомства.
Медея была замужем. Не за Ясоном, конечно, а за простым и, в сущности, никаким Пашей. А потом появились Гия и Котэ.
Однако раньше, задолго до Паши и рождения сыновей, Медея увидела своего Ясона, рыжеволосого и голубоглазого. Когда он шел по улице, женщины оборачивались ему вслед, так он был красив. И Медея влюбилась в него и ничему другому, кроме этой любви, места в ее сердце не осталось.
Но, собственно, на что Медея могла рассчитывать? Он смотрел на нее, как на маленькое дикое растение, не более. А она часами простаивала под его окнами, и вправду рискуя пустить корни. А бело-желтую церковь возле его дома она сравнивала с лилией на ладони Господа. Кто знает, что ей могло еще померещиться там, в темноте, на скудно освещенной ленинградской улице. Она так и говорила Анне спустя много лет: «Как лилия…»
У этого Ясона была своя жизнь, а нездешние, пылкие и глубокие интонации Медеиной речи он слушал, как слушают морскую раковину: склоняя к плечу голову и улыбаясь чему-то своему. Ясону нравился шум понта Эвксинского. И уже за одно, это Медея была ему благодарна.
Когда она изредка приходила к нему домой, в его коммуналку, на его заставленную книгами отгороженную половину комнаты, он усаживал ее в кресло, вполоборота к зеркальной двери старого шкафа, а сам садился напротив и любовался ее нежным, немного воинственным и благородным, как старинная камея, профилем. Он слушал ее хрипловатую, богатую обертонами речь и думал, что слушает морской прибой у берегов Колхиды.
А однажды она пришла домой и вскрыла себе вены. Наверно, только так она могла дать выход своей любви. Слишком много ее скопилось у нее внутри. Она сделала это легко, будто делала это каждый день и ей не привыкать. Ведь, в конце концов, она была Медея. Но, как настоящая Медея, она выжила. А что им сделается, бывшим богиням.
Потом Ясон отправился за золотым руном. Однако не на юг, а вовсе даже в другом направлении.
Так ведь и настоящий Ясон думал, что плывет на север. Сказать наверняка, в какой стороне света ты сейчас находишься, может только тот,
Ясон уехал, и больше никогда в жизни она его не видела.
Потом она вышла замуж за Пашу. И не важно, для чего это было сделано. Может быть, только для того, чтобы родились Гия и Котэ.
Анна любила приходить к Медее, в ее длинную квартиру на одной из длинных Красноармейских, не то — Одиннадцатой, не то — Двенадцатой. Это двухкомнатное жилье она заработала на каком-то кондовом производстве, одновременно учась в Университете, на заочном. Устроила его с немного восточным акцентом и зажила там вместе с Пашей и сыновьями. К тому времени со своим колхидским домом она уже порвала, с проклятьями и обидой на всю жизнь. На то она и была Медеей.
Но и с Пашей большого лада не выходило, потому что любил он ее как мог, а не так, как Медея хотела, чтоб ее любили. И время от времени под рукой волшебницы Медеи оживали то стаканы, то тарелки, а один раз даже утюг. Но глазомер у нее был хороший, и ни разу пущенный предмет не долетал до цели.
Когда к Медее приходили гости, моментально организовывалась разная душистая и жгучая еда, становилось тепло и уютно, казалось, что потрескивает разложенный на берегу костер и почти ветерок с гор задувает.
И даже если, на взгляд Медеи, ничего в доме не было, тут же появлялась манна небесная в виде просеянной кукурузной муки, какие-то подливки зеленого и красного цвета под названием «сацебели», возникал случайно затерявшийся в холодильнике кусок ноздреватого не магазинного сыра. И скоро принесенная бутылка местного, питерского, розлива «Хванчкары» («Вай, разве можно это пить!») легко пенилась в маленьких керамических стаканчиках рядом с уже поспевшими, дымящимися кукурузными лепешками.
Под ногами крутились два прелестных зеленоглазых мальчика, и Медея выговаривала им на своем любовно-ворчливом языке, чтоб не мешали. Муж Паша приветливо улыбался из кухонного проема и сразу же исчезал. Говорить с ним все равно было не о чем.
Иногда Медея опять влюблялась. Но все это были уже не-Ясоны. Хотя она, как бывшая богиня, умела возвысить до себя любого смертного. Однако стоило только ослабить хватку, как эти смертные возвращались в свое исходное состояние.
Так было дважды, а может, трижды. Во всяком случае, последнего своего возлюбленного она уже почти целиком придумала сама и видела в нем только то, что хотела видеть. Этот последний не-Ясон отличался светлыми, слегка навыкате глазами, седеющей шевелюрой и речью простолюдина. Еще он любил машины. И поскольку он был одного с Медеей роду-племени, смесь получилась страшная и гремучая.
Медея затеяла развод с Пашей. Тот сказал, что подаст на нее в суд и лишит материнских прав. (Вот тогда-то и полетел утюг.) Развод длился больше года. Все друзья были вовлечены в эту битву титанов. Их клан разбился на два лагеря. Одни безоговорочно осуждали Медею и сочувствовали Паше (с теми Медея быстро порвала), другие, несмотря на весь ужас ситуации, жалели и поддерживали Медею. И этих, как ни странно, было большинство.
Медея ушла из дома и оставила детей. А куда она могла их забрать? В съемную однокомнатную квартиру, где они поселились с последним не-Ясоном?