Вечерний круг. Час ночи
Шрифт:
Очкастый нервно пожевал тонкими губами и, явно сдерживая раздражение, наставительно произнёс:
– Чем дальше ты пойдёшь, Миша, тем больше тебе понадобится живых денег. Учти.
– Я подумаю. А пока принимай человека, Вова.
– Что за человек?
– Какой нужен. Мне.
– Я его знаю?
– Нет, дорогуша, не знаешь. Зато я его знаю. Так что не сомневайся.
– Может, я с ним заранее познакомлюсь, а?
– Не стоит.
– Темнишь, Миша.
– Всё, Вова, по науке. Как ты её назвал? Антикриминалистика?
– Он приедет, надеюсь, только
– А ты что, ревнуешь? Хочешь всё проглотить сам? Нельзя, дорогуша, подавишься.
– Не волнуйся за меня. Отдай всё мне и увидишь.
– Ого! Раньше ты был скромнее.
– Растём. Набираемся опыта и сил. До тёмной черты надо многое успеть.
– Прежде всего до неё надо дожить… на свободе. А ты зарываешься. Сбыт, Вова, - это самое опасное. Пора бы усвоить. Чаще всего горят именно на сбыте, ты же знаешь.
– А я повторяю: на этот раз беру всё.
– Нет, - решительно тряхнул головой толстяк.
– Нет, Вова. Так не пойдёт.
– Отдаю два процента.
– Будешь работать из двадцати трёх?
– Да.
– Я подумаю.
– Сколько у тебя на этот раз всего будет?
– Много, дорогуша. Больше, чем всегда. Поднакопили.
– А всё-таки?
– Тысяч на семьдесят.
– Беру! Но как ты всё это доверяешь новому человеку?
– Значит, можно.
– Отлично. Тебе виднее. Я его жду. Но будет лучше, Миша, если ты нас познакомишь заранее. Поверь моему опыту. Будет лучше.
– Я тебя не познакомлю. И ты всё не получишь, Вова. Я уже подумал.
– Отдаю четыре!
– Нет.
– Пять.
Толстяк поднял голову и пристально посмотрел на своего собеседника. Но в огромных стёклах его очков отразились только огоньки полупритушенных люстр. «Что этот подлец задумал?
– спросил себя толстяк.
– Неужели разговор о науке не случаен? Или он скомбинировал на ходу, когда узнал, что это последняя поездка? Надо уяснить. С ним опасно играть втёмную. Такой мать родную зарежет за один процент. А тут пять!»
Он вздохнул:
– Хорошо, Вова. Я согласен. Шестого жди. Что ты, кстати, собираешься у нас тут делать ещё два дня?
– Полтора. Официальные поручения торга. Несмотря на мою скромную должность, меня там, представь себе, ценят. И, когда горит план, бегут ко мне: «Будьте любезны, дорогой Владимир Сергеевич…», «Выручайте, Владимир Сергеевич…», «Поезжайте… уговорите… получите…». Ну я еду. И добиваюсь. И они тоже идут мне навстречу.
– Ты по-своему удачлив, Вова. Ты и здесь талантлив.
– В маленьком мире?
– Тебя это задело?
– Нисколько. Лучше быть первым в деревне. Так будем считать, что мы обо всём договорились?
– Да.
– И человека своего ты мне не покажешь?
– Нет. Я ведь сказал.
– Ну как хочешь.
«Я тебе приготовлю такой сюрприз, что ты взвоешь, - злорадно подумал очкастый.
– И никуда ты от меня после этого не денешься. Тоже мне конспиратор! Пусть только приедет этот твой человек».
Официант тем временем продолжал их обслуживать быстро и бесшумно. Одно блюдо сменяло другое. И по меньшей мере половина из них в меню указана не
Изредка он с ласковой заботливостью осведомлялся:
– Огурчиков свеженьких не прикажете? Только доставили, с особой деляночки, для своих-с… Клубнички принесу под пудрой. Расчудесная! Другой не предложил бы, Михаил Прокофьевич… За пломбиром не уследили. Не советую…
В конце обеда толстяк небрежно сунул ему деньги, даже не дожидаясь счёта. Затем с усилием, опираясь обеими руками о подлокотники, поднялся с кресла и оказался чуть не на голову выше и, уж конечно, в пять раз толще вскочившего вслед за ним приятеля.
Официант с поклоном проводил их до дверей зала.
Очутившись в сумрачном, прохладном вестибюле, где у пустых вешалок дремал гардеробщик в жёлтой с золотом униформе, а у огромных зеркальных дверей монументально восседал бородатый, в такой же униформе швейцар, очкастый обнял за тучную талию своего приятеля и сказал:
– Простимся, Миша.
– Ну да, да, - закивал тот.
– Ах как славно мы с тобой посидели, Вова! Как побеседовали… Просто, скажу тебе, душой отдыхаешь всегда, когда тебя видишь, поверь. А то душно, дружок, дико душно. Но, - он шутливо погрозил толстым пальцем, - всё, что я тебе сказал, ты усвой, понятно?
– Понятно, Миша, понятно.
– Ну и лады. А то, Вова, и так невозможно как душно!
– А всё-таки жить можно, - бодро добавил очкастый.
– Вполне можно.
– И, понизив голос, добавил: - Ну, спасибо за угощение, обед был восхитительный. Долго не забуду.
У огромного зеркала они распрощались, даже обнялись напоследок и вышли из ресторана, мгновенно смешавшись с толпой прохожих на тротуаре.
Михаил Прокофьевич равнодушно посмотрел в ту сторону, где исчез его приятель, и решительно повернул в противоположную, всё ещё испытывая неприятный осадок от состоявшегося разговора. В голове свербила и не давала покоя тревожная мысль: «Что этот сукин сын придумал?» И хотя ему нужно было как раз в ту сторону, куда направился Владимир Сергеевич, он сознательно сделал немалый крюк и в конце концов выбрался на нужную ему улицу. Жаркое летнее солнце заходило где-то далеко за городом, и лучи его ушли высоко в небо, погрузив раскалённый за день город в душную сумеречную мглу, и ярко вызолотили края потемневших облаков на всё ещё голубом небе.
Михаил Прокофьевич бодро прошёл улицу чуть не до конца, немножко гордясь собой, что не вызвал машину, а вот после такого обеда - всё-таки заставил себя пройтись, протрястись, несмотря на изнурительную жару. А что делать? И так уже разнесло чёрт-те как.
Наконец он дошёл до нужного дома, без всякой надобности почему-то осторожно огляделся и, естественно не заметив ничего подозрительного, свернул в небольшой полутёмный двор. Обогнув зловонный помойный ящик с набросанным вокруг него мусором, Михаил Прокофьевич толкнул потрескавшуюся, с облупленной краской дощатую дверь. Та подалась с препротивнейшим скрипом, и за ней показалась узкая неряшливая лестница с покосившимися перильцами и какими-то затёртыми надписями на потемневшей от пыли и копоти стене.