Вечерний круг. Час ночи
Шрифт:
Брезгливо не касаясь перил, Михаил Прокофьевич, тяжело отдуваясь, поднялся на третий этаж и позвонил в одну из дверей, после чего для верности постучал по ней костяшками пальцев. Но за дверью не слышно было признаков жизни. Михаил Прокофьевич досадливо крякнул и собрался было снова звонить и стучать, когда наконец услышал шаркающие приближающиеся шаги и знакомое покашливание.
Дверь открыла полная седая старушка; пушистые волосы серебряным нимбом окружали розовое расплывшееся лицо со слезящимися глазами.
– Он здесь, мама?
– заходя, тихо спросил Михаил
– Здесь, здесь…
– Никуда не выходил?
– Как ты велел, так и делает. С дивана к столу и обратно.
– Старушка зябко повела плечами.
– Страшно мне с ним, Михаил. Которую ночь не сплю. Ведь сущий бандит.
– Что вы, мама! Какой он бандит! Он несчастный человек. И я ему помогу. Вы пока не заходите к нам.
Михаил Прокофьевич, пригладив ладонью волосы и для чего-то одёрнув пиджак, направился в комнату.
Дверь он распахнул резко, без стука, и лежавший на диване человек мгновенно приподнялся, но, узнав вошедшего, уже лениво опустил ноги на пол, встал и потянулся всем телом. Это был худощавый невысокий паренёк лет двадцати двух. Большие тёмные глаза его на узком лице смотрели насторожённо, недоверчиво, и это совсем не вязалось с вялыми его движениями. Тёмные волосы торчали на голове во все стороны, как воронье гнездо, - видно было, что парень долго валялся на диване, - и на одной стороне лица отпечатались красные полосы от диванной подушки.
– Здравствуй, Николай, - добродушно сказал Михаил Прокофьевич, подсаживаясь к столу, и расправил мизинцем усы, - Ну-с, как настроение?
Парень, разминаясь, прошёлся из угла в угол по комнате, покрутил руками, потом, нагнувшись, пристально посмотрел в окно и только после этого сказал:
– Тоска заела… Не могу больше.
– Ничего, ничего. Терпи. Скоро будет весело.
Парень с размаху опустился на стул по другую сторону стола и, подперев подбородок кулаками, исподлобья посмотрел на Михаила Прокофьевича:
– Ты ведь мне, дядя Миша, не веселье обещал. А я у тебя здесь, считай, неделю уже кукую. Сколько можно?
– Сколько надо, - ледяным тоном произнёс Михаил Прокофьевич.
– Запомни это. Но в одном ты прав. Я тебе не веселье обещал. Я тебе прежде всего свободу обещал. Тебе где интереснее сидеть, здесь или там?
– Он кивнул на окно.
– Я ведь тебе показывал Уголовный кодекс. За то, что ты сотворил, полагается от трёх до пяти лет. Тебя это устраивает?
– Да не со зла же я! Нечаянно всё получилось!
– А вот это уже никого не касается, со зла или нет. Важен факт и результат. Факт налицо, и результат тоже. Больше суду ничего не требуется, учти. Я знаю, что говорю.
– Давить их в таком разе надо, судей этих.
– Давить ты «в таком разе» будешь вшей в бараке, - иронически поправил его Михаил Прокофьевич.
– И никак не меньше пяти лет. Если я тебя продам, как ты выражаешься. А я этого не сделаю лишь при одном условии.
– Это каком же, интересно?
– Если ты мне будешь нужен. Если будешь полезен. Иначе я и продавать тебя не стану, просто выгоню отсюда, только и всего. И через два дня ты уже в каталажке. Элементарно.
–
– Этот вопрос, будем считать, ясен. Переходи ко второму. Что ты мне ещё обещал?
– А ещё обещал я тебе, Николай, деньги. Но их заработать надо.
– Мне теперь без них зарез, - вздохнул парень.
– Я чего хошь буду делать.
– Не в этом суть, точнее, не это главное. Главное тут в другом, - покачал головой Михаил Прокофьевич.
– Мне нужен верный человек, Николай. Преданный.
– Да вернее меня ты на всём свете не сыщешь!
– с горячностью воскликнул парень.
– Я, дядя Миша, добро знаешь как помню! А ты меня из такой беды выручаешь!
– Это ты сейчас так говоришь. А вот если тебе побольше денег предложат?
– Я верность деньгами не мерю, дядя Миша.
– Правильно. Для этого одних денег мало. Любви от тебя не дождёшься. Ты и мать-то родную не любишь.
– Ну-ну!..
– Не нукай! Знаю. Я с вами не первый год в одном доме живу. И знаю, что любить-то мать тебе, вообще говоря, не за что. Хорошие матери в детдом родных детей не сдают, чего уж там говорить. А твоя вон - пожалуйста. Ну да это я к слову. Значит, на любовь твою рассчитывать не приходится.
– Вы не девка.
– Это уж точно. Что же остаётся кроме денег? Остаётся, Николай, ещё страх. Обманешь - пойдёшь в тюрьму. Это тоже элементарно.
– Это для меня страшнее всего, дядя Миша. Да и для всякого, я думаю, а?
– Чего уж хуже, - слегка нахмурился Михаил Прокофьевич.
– Я вот в одном северном городе работал. Электриком. На автобазе.
– Это как же тебя туда занесло, на Север?
– Очень даже просто занесло. Не люблю на одном месте сидеть. Как в армии отслужил… Эх, хорошее время было! Считай, дядя Миша, самое лучшее в моей жизни. Дружное, весёлое, умное время. Да… Ну а как отслужил, то уж дома не задерживался. Вещей у меня всего полчемодана. Всё при мне. Ту-ту, мать честная! И непременно по железной дороге. Чтоб из окна всю землю видеть. И ведь никогда ничего одинакового не увидишь. Всё разное - и леса, и поля, и реки. И такая иной раз красотища за окном вдруг выглянет, аж плакать охота, ей-богу! Так бы и выскочил! А один раз так и выскочил. Прямо на полустанке одном. Потеха! Мне тётка-проводница кричит: «Ты куда, ненормальный?! Тебе ещё полтыщи километров ехать!» А я с поезда айда, как заяц. И прямо в лес. На другой день через поле в посёлок пришёл. Полгода там электриком в совхозе трубил. Все леса вокруг обошёл, все озёра обплавал. Хорошо мне там было, вольно, красиво.
– Что ж не остался?
– А хватит! Дальше потянуло. В другие места. На пустыню охота была поглядеть, на верблюда.
– И уехал?
– Ага! В Бухару. А оттуда в Навои. Вот чудо, дядя Миша: город в пустыне! Красивый, белый. Новый совсем. Стоит, как этот… Ну как это?.. Чего там в пустыне бывает?
– Мираж?
– Во-во! Мираж. Ну сказка! Встанешь и замрёшь. Вот так. Тоже пожил там немало. Месяца четыре.
– И опять в дорогу?
– Ага.
– И за всё время ты и стула себе не купил?