Вечная принцесса
Шрифт:
Снова принцесса
1504 год
Я могу обольщаться, что я выиграла, однако пока это не так. Должна была выиграть, но этого не произошло. Гарри скоро двенадцать, его провозгласили принцем Уэльским, однако меня на церемонию не пригласили, о нашем обручении народ не знает, и полномочиями принцессы я не облечена. На следующее утро после обручения я позвала посла. Он, наглец, явился только через день, будто мои дела для него не представляют никакой важности, и даже не извинился за опоздание. Я спросила, почему я не провозглашена принцессой одновременно с Гарри. Что он может на это сказать? Только предположить, что король ждет выплаты приданого, иначе дело с места не стронется. Однако посол знает не хуже меня и не хуже короля Генриха, что золотая утварь моя в уплату не годится и что, если мой отец
Моей матушке-королеве, конечно же, известно, что я безутешна, однако пишет она мне чрезвычайно редко. Я похожа на какого-нибудь ее посланца-первооткрывателя, какого-нибудь Христофора Колумба, только без экипажа и без карт. Она отправила меня в мир, и, если я свалюсь с края скалы или затеряюсь в море, мне никто не поможет.
Ей нечего мне сказать. Боюсь, она стыдится того, что я — как просительница при дворе. Но все-таки, почему она мне не пишет? Меня мучают дурные предчувствия, что она больна или в печали, и однажды, в конце октября, я пишу ей и умоляю ответить мне, написать хоть слово. Позже выяснилось, что именно в тот день она умерла, так и не получив, так и не прочитав моего отчаянного письма…
Уезжая в Англию, я знала, что буду скучать по ней. Утешением была мне мысль, что солнце светит над садами Альгамбры, что она там, гуляет вдоль отороченного самшитом пруда. Но разве могла я подумать, что ее смерть настолько ухудшит мое положение! Отец, который всегда затягивал выплату второй части моего приданого, потому, что ему нравилась игра «кто хитрей» с английским королем, обнаружил теперь, что та игра обратилась горькой реальностью: ему стало нечем платить. Всю жизнь он провел в неустанных походах на мавров, ни на что другое у него денег не было. Богатые доходы Кастилии теперь шли Хуане, матушкиной наследнице, по слухам спятившей от любви к мужу и его неверности, а у отца в Арагоне сокровищница опустела. Он стал теперь всего лишь одним из нескольких испанских королей. В глазах всех и каждого я теперь не инфанта объединенной Испании, жениться на которой честь для любого, а впавшая в бедность вдова, унаследовавшая дурную кровь. Наше семейство без матушкиной твердой руки и ее зоркого глаза разваливается, как карточный домик. Отцу осталось лишь скорбеть об утраченном, и боюсь, мое положение ничем не лучше. Мне всего девятнадцать. Неужто жизнь моя напрасна?
1509 год
Ничего не оставалось, как ждать, и, как ни трудно поверить, прождала я целых шесть лет. Шесть лет! И теперь я не та юная новобрачная, а зрелая женщина двадцати трех лет. Мне хватило времени понять, что обида короля Генриха глубока и он скоро ее не забудет. Ни одной принцессе на свете не приходилось так долго ждать, ни с одной не обращались так сурово, ни одну не оставляли в таком отчаянии.
Меня мучило сознание неудачи и полного своего бессилия. Особенно перед лицом ненависти, которую испытывал ко мне король Генрих. Гарри взрослел. Я почти его не видела. Двор мною пренебрегал. Я все больше впадала в нищету, старела, не лицом, так годами. Все ждала и ждала. А что мне еще оставалось?
Я перелицовывала платья и продавала драгоценности. Даже золотую утварь, которую привезла с собой и которая могла бы пойти в уплату приданого. Тарелку за тарелкой, блюдо за блюдом. Я знала, что они не мои, а короля, что каждый раз, посылая за ювелиром, я отдаляю день своей свадьбы. Но нужно было что-то есть. Нужно было платить слугам. Не могла ж я отправить их просить милостыню!
Друзей у меня не было. Обнаружив, что донья Эльвира интригует против моего отца в пользу моей сестры Хуаны, я впала в такую ярость, что выгнала ее со службы и отослала домой, пренебрегая тем, что она может свидетельствовать против меня, назовет меня лгуньей. Поступив так, я даже не думала, какой опасности себя подвергаю: ведь с нее сталось бы объявить, что мы с Артуром были настоящими супругами. Она уехала к Филиппу и Хуане в Нидерланды, и больше я никогда о ней не слышала, о чем ничуть не жалею.
А вот об утрате посла, доктора де Пуэбла, на которого я нажаловалась отцу, что он работает на два лагеря и без должного почтения относится к моей особе, я пожалела. Потому что, когда его отозвали в Испанию, оказалось, что он знал больше, чем я полагала, и употреблял свою дружбу с королем мне на пользу, хорошо ориентируясь в различных веяниях при дворе. Оказалось, он был мне другом и союзником, а я,
Утратила я и моего дорогого исповедника, назначенного матушкой направлять меня. Одна за другой покидали меня придворные дамы, уставшие от трудностей и нищеты, осталась лишь верная Мария де Салинас, которая служила не за деньги, а из любви. И наконец, отняли у меня дом, милый Дарэм-хаус на Стрэнде, служивший мне приютом в чужой и неласковой земле.
Король пообещал выделить мне комнаты при дворе, и я решила было, что, наконец, он меня простил и приглашает жить при дворце в покоях принцессы, чтобы мы могли видеться с Гарри. Ничего подобного! Переехав, я и мое окружение обнаружили, что хуже и неудобней комнат во дворце нет и что принца, моего нареченного, мне не видать — ну, разве только на официальных государственных приемах. Однажды случилось так, что весь двор переехал в другой дворец, а нас не поставили в известность. Пришлось нам ехать, трясясь по проселочным дорогам без указателей. Я чувствовала себя нежеланной и никому не нужной, словно телега с лишним добром. Когда ж, наконец, мы нагнали королевский обоз, все уже расположились на ночлег и оказалось, что отсутствия нашего никто даже не заметил. Пришлось тогда нам занять те комнаты, что остались, — над конюшнями, как прислуге.
Король перестал выплачивать мне содержание, миледи Бофор в этом его поддержала. Денег у меня совсем не осталось. Всеми презираемая, я была при дворе как приживалка, и служили мне только испанцы, которым, как и мне, некуда было податься. Как и я, они попали в ловушку, бессильно глядя, как течет время, как ветшают платья, как все мы стареем.
Мое тщеславие оставило меня, как и моя гордая убежденность в том, что я могу перехитрить этого старого лиса, моего свекра, и злоязычную ведьму, его мать. Я узнала, что он обручил меня со своим сыном, принцем Гарри, не потому, что любил меня и простил, а потому, что это был самый изощренный и жестокий способ меня проучить. Если уж он не смог меня заполучить, то пусть никто не получит, вот как он решил. Да, горек был день, когда я осознала эту истину.
А потом умер Филипп, моя сестра Хуана стала вдовой вроде меня, и король Генрих задумал жениться на ней, бедняжке, утратившей разум, с тем, чтобы она возвысилась надо мной, усевшись на трон Англии, где всякий бы видел, что она безумна и что в жилах моих течет больная кровь. Это был гнусный план, задуманный, чтобы унизить и меня, и Хуану, и он бы выполнил его, если б смог. Но самым отвратительным в этой истории было то, что король Генрих сделал меня своей пособницей — сначала он заставил меня написать отцу об этой его затее; тот, в свой черед, приказал мне расхваливать королю Генриху красоту и нрав Хуаны; а потом мне пришлось еще ходатайствовать перед отцом за моего свекра! И все это я делала, зная, что предаю собственную душу. Я не могла отказать королю Генриху, моему мучителю и несостоявшемуся супругу. Я боялась сказать «нет». Вот до чего я дошла…
Я потеряла веру в свою привлекательность, в свой ум и свою изворотливость, но никогда не теряла желания жить. Я не повернулась лицом к стене, не захотела прекратить свои мучения, не впала в слезливость, безумие или лень. Я стиснула зубы. Я — принцесса, настоящая принцесса, высокородная. Я не остановлюсь там, где остановится всякий. Я пойду дальше. Буду ждать. Даже когда совсем, совершенно нечего делать, можно еще ждать. Так я и поступала.
Я не думаю, что это были годы моего унижения. Нет. Это были годы мужания, хоть оно и далось мне несладко. Из шестнадцатилетней девочки, страстно влюбленной в мужа, я превратилась в одинокую вдову, сироту двадцати трех лет. И все эти годы я жила воспоминаниями о счастливом детстве в Альгамбре, любовью к покойному супругу и твердой верой в то, что придет мой час и я стану английской королевой. Несмотря ни на что. Матушка с небес помогала мне. Я обнаруживала в себе крепнущие ростки ее убежденности, ее мужества, ее веры в лучшее. А еще мне давала силы память об Артуре.