Вечное дерево
Шрифт:
Самофал являлся ровно в двадцать ноль-ноль, пожимал руку улыбающейся хозяйке, звонко прищелкивая при этом каблуками. Рассаживались, Нина Владимировна доставала карандаши, Иван Дмитриевич вынимал из кармана расчерченный лист бумаги, пододвигал к себе сапожок-пепельницу. И игра начиналась.
В этот приход Самофала Степан Степанович вдруг заметил, как за последнее время изменился Иван Дмитриевич. Трудно было определить, в чем состояла эта перемена. Он был все тот же: высокий, красивый, по-юношески стройный. Седина не старила, а молодила
Но вместе с тем было в нем что-то такое, чего раньше Степан Степанович не улавливал-то ли больше морщин появилось у глаз и у губ, то ли не так тщательно, как обычно, он был побрит и подстрижен, то ли не совсем чистый подворотничок был на его еще не старом кителе.
Что-то было.
Самофал "и на этот раз вынул лист бумаги, старательно разгладил его и положил перед собой.
Степан Степанович посмотрел на этот лист и опять впервые обратил внимание, как тщательно он расчерчены линии четкие, прямоугольник правильный, пулька ровная, места записи красиво разлинованы цветными карандашами.
"Сколько времени потрачено на это,-подумал Степан Степанович, сам не зная почему испытывая досаду.
– Наверное, полдня чертил".
– Ты здоров ли?
– Вполне.
– Что-то часто я тебя навеселе вижу.
– Бывает.
Нина Владимировна воспользовалась разговором мужчин и вышла из комнаты.
"Если он не хочет делать это сам, - рассудила она, - то я от его имени сделаю".
Нина Владимировна прошла в коридорчик, к телефонной книжке, где был записан телефон Сидора Митрофановича - директора Текстильного института.
Едва она успела поговорить с Сидором Митрофановичем, раздался звонок. Заявились Копна, Куницын и редкий гость - полковник в отставке Шамин, секретарь партийной организации жилконторы.
Копна пришел с газетой в руках. Раздевшись, он быстренько причесал свои редкие волосы с пробором посредине, так что каждый волосок был виден. Пробор был прямой, как по линейке, и нос у Копны прямой, и губыдве бледные ленточки, чуть загнутые у краев. Он прошел к столу широко и уверенно, по-моряцки расставляя ноги, и тотчас заговорил своим жиденьким, простуженным голоском:
– Что же творится в Конго, товарищи?! Курс на расчленение.
Он произнес это таким трагическим тоном, как будто его самого собирались расчленять.
– Ты хоть поздоровайся, борец за ослабление международной напряженности, - прервал его Самофал и встал, чтобы пожать руку товарищу.
Куницын вошел стремительно, загудел, засмеялся, выдал хозяйке целую серию комплиментов.
Шамин появился тихо, поздоровался тихо, сел тихо.
Он не любит шума, он - человек дела.
Нина Владимировна занялась чаем, запорхала из комнаты на кухню, только рукавчики у халата развевались, словно подрезанные крылья.
Мужчины остались
– А я, собственно, пришел пригласить тебя на дачу, - пробасил Куницын и, вероятно желая объяснить, почему он приглашает только Степана Степановича, сказал: - Скучает вояка. Знаете, о чем он сегодня докладывал мне? Работать, мол, надо.
– Конечно, - подтвердил Степан Степанович.
– Я уже целый месяц ищу работу. Договорился с одним однополчанином пойти на завод, да он приболел.
– Видите!-воскликнул Куницын, удивленно разведя руками, и засмеялся.
Товарищи не поддержали его.
Куницын размашисто пригладил усы и спросил басовито:
– Куда же, если не военная тайна, намечаешь?
– На завод хочу. Слесарем. Это моя довоенная специальность.
– Ну-у, - протянул Куницын и обвел глазами товарищей, - удивил,слесарем...
– А что особенного?-спросил Степан Степанович, не понимая иронии Куницына.-Я действительно работал слесарем. Ты просто не знаешь. Все время как-то тянуло на завод вернуться. И сейчас пойду на работу с радостью, если, конечно, место найдется.
– Но как-то все-таки неловко,-не одобрил Шамин.
– Полковник - слесарем?
– Я лично даю свое "добро",-вставил Копна.- Ничего особенного не вижу в том, что Стрелков будет работать слесарем. Любит-работай. Я бы, например, с удовольствием. Я тоже от станка и на флот.,, Да вот здоровье...
– Хм, скажи!-хмыкнулКуницын.
– А что?!-возмутился Степан Степанович, понявший наконец, что над ним посмеиваются.
– Действительно, любимое дело. Через всю жизнь пронес.
– Разговорчики,-запальчиво прогудел Куницын.
Шамин поднял руку над столом, как бы повелевая успокоиться тому и другому.
– Подумай,-сказал он.-По-серьезному отнесись.
Зачем это нужно? Кому нужен простой рабочий в чине полковника?
– Мне. Самому мне.
– Позволь карандаш,-попросил Шамин.-Давай посчитаем. Пенсия у тебя большая. Заработаешь ты на этой должности рублей семьдесят-восемьдесят, ну, даже сто. Так что это тебе даст?
– Моральное удовлетворение, - быстро ответил Степан Степанович.
– Вы не берете в расчет самого главпого: любовь человека к своей работе... А я...-он помедлил, сообщил доверительно: - Бывало, на фронте, в затишье, лежу и мечтаю. Вот об этих, о мирных днях, о заводе.
– Идиллия, - не выдержал Куницын.
– Нет, почему же, - не поддержал его Ша.мин.
– Это все так. Я верю. Но сейчас стоит ли? Полковник все-таки. Можешь больше пользы принести па другом деле, не у станка.
– Ты всю нашу корпорацию подводишь,-тотчас отозвался Куницын. Дескать, вот... ни на что больше не способен.
– Ерунда,-вмешался Самофал, молчавший до сих пор.-Мы о его способностях знаем. А вот это... Я первый раз слышу...
Степан Степанович насторожился: что скажет старый друг? К голосу Самофала он всегда прислушивался.