Вечное дерево
Шрифт:
– Удивил ты меня, Степан, - произнес Самофал с чувством.-Мужеством своим удивил. Не каждый примет такое решение, не каждый найдет в себе силы пойти в рабочие на склоне лет.
– Вот это точно, - поддержал Копна..
– Найдутся люди, что не поймут и осудят, - продолжал Самофал.
– Но ты на них... Они всегда, в любом деле...
– На кого ты намекаешь?
– прогудел Куницын.
Самофал не ответил, поднялся, шагнул к Степану
Степановичу, пожал руку. И ушел.
Ободренный поддержкой друга, Степан
перешел в наступление.
– Ты коммунист, Платон Матвеевич?
– Ну, ты же знаешь,-пробасил Куницын.-Вместе с тобой еще в училище принимали.
– Мало ли что...
– Подтверждаю,-сказал Шамин.-В моей организации...
– Да я не о том, - произнес Степан Степанович.
– Я о сути... Раз он так пренебрежительно о рабочем классе...
– Не. обобщай, - прервал Куницын.
– Во-первых, ты еще не рабочий, во-вторых, ты-не рабочий класс.
– Зато ты-дачник, специалист по разведению малины.
У Куницьша от гнева задрожали усы, в глазах сверкнули сердитые огоньки. Он тотчас прищурился.
– Нехорошо. Я у тебя в гостях все-таки.
– Ну, ладно, ладно, -вмешался Шамин.
– Нет, отчего же,-продолжал Куницын.-Давайте поговорим о сути.
– Он резко повернулся к Степану Степановичу.-Думаешь, ты один такой... мужественный.
– Я так не думаю,-сдержанно ответил Степан Степанович.
– Но ты вот не желаешь работать.
– А ты почем знаешь?
– Да вот, не работаешь, уже полгода, по-моему.
– Хм, легенда!-хмыкнул Куницын и добавил после некоторых колебаний:-А хочешь, я раньше тебя устроюсь, и на достойное место?
Степан Степанович встал и в -знак согласия протянул руку. Куницын руки не принял, захохотал некстати и направился к выходу.
Вслед за ним поднялись Копна и Шамин.
– А чай?-спросила появившаяся в комнате Нина Владимировна.
– В другой раз,-сказал Коппа.
Шамин молча откланялся.
Как только они ушли, Нина Владимировна спросила:
– Что случилось?
– Ничего.
– Ты думаешь, я не слышала?
– Тогда чего же спрашиваешь?
– Куда это ты на работу собрался?
В соседней комнате раздались шаги. Они то отдалялись, то приближались к двери, доносилось похрустывание паркета, будто кто-то сухари жевал. Оказывается, сын был дома и все слышал.
Степан Степанович промолчал, взялся за газету.
– Не выдумывай, - наступала Нина Владимировна.-Не становись посмешищем.
– Какое может быть посмешище, если человек работает?
– не выдержал Степан Степанович.
– Значит, все дураки, ты один умный?
– повысила голос Нина Владимировна.
– Что это с тобой сегодня?
– Нет, это что с тобой?
Опять донеслось похрустывайие, и Степан Степанович, предупредительно кивнув на дверь комнаты сына, замолчал, Нина Владимировна словно не поняла его жеста.
– Люди подумают, что это я принуждаю тебя
Степан Степанович не отвечал, не желая вступать в спор. Вопрос для него был вполне ясным и решенным, его сердило, что жена нарушает установившиеся в их семье отношения, встревает в его дела, противоречит ему.
– Над тобой уже смеются, -распалялась Нина Владимировна,-Я слышала, что Платон Матвеевич говорил.
Напоминание о Куницыне взволновало Степана Степановича.
– Работа!-произнес он громко, уже не обращая внимания на то, что в комнате сына вновь послышалось похрустывание паркета.-Работа-это жизнь. Без работы мы стареем, превращаемся черт знает во что...
– Не надо политбесед, - перебила Нина Владимировна.
– Нет, надо, - сказал Степан Степанович твердо.
– Потому что без работы нет настоящей жизни.
– Отчего же другие не идут?!
– возразила Нина Владимировна.-Что тебе нужно? Славы? Денег? Почета?
– Сознания, что не зря хлеб ешь.., Ах, да что ты понимаешь в этом!-вспылил Степан Степанович.- Разве ты по-настоящему когда-нибудь работала!
– Ах, не работала!-воскликнула Нина Владими* ровна.-Да ты сам всю жизнь мою испортил!..
И что ни говорил Степан Степанович, она упрямо твердила свое, что он "погубил ее талант, сделал из нее домашнего солдата". Они опять поссорились.
Степан Степанович лег на диван. Глядя на светлое пятно от фонаря на стене, он думал: "Вот оно как. Вот, оказывается, каков итог жизни".
Теперь он уже ничего не хотел прощать жене и оправдывать ее не хотел. Не ссора, не ее "домашний бунт"
больше всего взволновали Степана Степановича, а этот неожиданный поворот в поведении Нины Владимировны, неожиданное открытие человека...
"Значит, мы не жили, а сосуществовали..."
Степан Степанович начал анализировать свою жизнь и вспомнил, что они действительно не переживали особых трудностей вместе, бок о бок. Полжизни прожито отдельно: то он на фронте, то она у матери. В молодости Нина Владимировна куражилась над ним, но он был так влюблен, что все прощал ей. После войны жена стала относиться к нему по-иному, как и все, с почтением, понимая, что о ней, о ее доме судят по нему...
"А теперь я никто, отставник. Вот она опять и подняла голову. Значит, она и не изменилась за эти годы - какой была, такой и осталась..."
По выработанной годами привычке военного, Степан Степанович попробовал откинуть дурные мысли. Но как ни силился - они не проходили.
"Старею, видно, старею..."
Нина Владимировна тоже не спала, тоже думала.
Всю жизнь с мужем ее мучили два обстоятельства то, что она недоучилась и голос ее не расцвел, не сделал ее, как предполагала, знаменитой, и то, что она стала подчиненной своего мужа, как бы его домашним солдатом.