Вечное
Шрифт:
Тут все заулыбались, а на глаза Марии навернулись слезы — скорее счастливые, чем печальные. Она сказала ровно то, что хотела.
Мария подняла бокал.
— Я произношу тост за моего любимого сына Марко и его новоиспеченную жену Элизабетту. Мы любим их, с уважением относимся к их браку и семье, которую они создали сегодня. Пусть их будущее будет настолько прекрасным, что удивит даже их самих. За Марко и Элизабетту!
И все подняли бокалы.
Глава сто сорок вторая
Изумленный Марко с такой же изумленной Элизабеттой стояли у застекленного окна детского отделения. По ту сторону стекла находился их крошечный розовый сын, который родился посреди ночи, опередив свой срок. Малыш спал под белым одеяльцем, черты его лица удивительно напоминали Элизабетту в миниатюре. Сложением он больше походил на Сандро, и Марко охватила глубокая грусть оттого, что друг не дожил до рождения сына. Он знал: Элизабетта думает о том же, они не раз это обсуждали. Из-за рождения ребенка их общее горе снова всколыхнулось, хотя теперь и смешалось с радостью.
— Сын. — Марко положил ладонь на стекло, глядя на младенца.
— Сын, — со счастливым вздохом повторила Элизабетта. — С ним точно все будет хорошо? Он здоров? Доктор так и сказал?
— Да, он здоров. Он просто такой же нетерпеливый, как я.
— Ты рад, что он родился?
— Очень. Нет никого счастливее меня, cara. — Марко поцеловал ее, и Элизабетта прильнула к его плечу.
— Ничего, если мы назовем его Алессандро?
— Конечно, — согласился Марко. — Алессандро Террицци. Замечательное имя.
Элизабетта прижалась к нему крепче, и Марко притянул ее к себе. Они были одни в этом крошечном коридорчике без окон наружу, но с улицы сюда все равно доносились смех и радостные крики, ведь сегодня праздновала вся Италия. Именно в этот день в Рим вошли союзники, и весь город ликовал. Война для Рима наконец-то закончилась.
Марко усмехнулся:
— Более исключительного дня рождения и не придумаешь, правда?
— Весь Рим празднует, что он родился, — засмеялась Элизабетта. — Я так благодарна тебе, Марко.
— И я. — Марко обхватил ее обеими руками и крепко притиснул к себе.
Тут в Ватикане зазвонили колокола собора Святого Петра, и толпа у больницы разразилась радостными криками, воплями и пением, все это сопровождалось ревом двигателей машин, грохотом грузовиков и танков.
Элизабетта с улыбкой разжала объятия.
— Наверное, они на набережной. Может, хочешь пойти посмотреть? Рассказать всем о малыше?
— Ты уверена? — спросил Марко, разрываясь надвое. — Я могу остаться с тобой.
— Пожалуйста, иди, мне нужно отдохнуть. — Элизабетта погладила его по щеке. — Я люблю тебя.
— И я тебя люблю.
— Отправляйся и отпразднуй за нас обоих, ладно?
— Мама, у нас мальчик! — Марко обнял мать посреди переполненного бара.
— У меня внук! Рим свободен! Слава Господу! — во всеуслышание закричала Мария, раскрыла объятия, схватила Марко и покрыла его лицо поцелуями. Посетители разразились
— Позвони Эмедио и Розе, хорошо? А мне пора.
Мать снова поцеловала его, и Марко поспешил на улицу, где присоединился к ликующей толпе, что захлестнула Тиберину; он поддался чувствам, счастье затопило все его существо. Война для Рима закончилась, колокола собора Святого Петра все еще празднично звонили. Солнце заливало все золотом, украшая город, будто благословляло его с небес.
Марко вместе с толпой перешел через Понте-Фабричио; люди размахивали флагами, символами победы, все пели, кричали и целовались. Кто-то разлил spumante, и все засмеялись. Народ возликовал, завидев американцев на джипах, грузовиках и танках, заполонивших набережные Санцио и Ченчи.
Толпа устремилась к американцам, но Марко поспешил по набережной Ченчи в сторону гетто, его влекла совершенно другая сила. Он вошел в гетто и направился на Виа-дель-Портико-д’Оттавия, где продолжался радостный праздник, вот только Марко никого не узнавал. Кошерный мясник, пекарь и все другие знакомые лавочники исчезли, их увезли отсюда во время rastrellamento. Роза и большинство евреев Рима по-прежнему скрывались, опасаясь за свою жизнь. О Массимо ничего не было слышно, как и о других семьях, угнанных в лагеря в тот день. Делла Рокка, Террачино, ДиКавис, Сермонетта, Тоскано… Никто не знал, вернутся ли они когда-нибудь, и все боялись, что нацисты сотворили с ними самое ужасное.
На глаза Марко навернулись слезы, сердце ныло. Он вдруг понял, что ноги сами несут его туда, куда надо, и вскоре Марко уже стоял на Пьяцца Маттеи с ее прекрасным Фонтаном черепах. Вокруг источника толпились люди, пели, танцевали и радовались, но Марко молчал, вновь охваченный горем.
Он посмотрел на дом Сандро, задержав взгляд на окне третьего этажа, где раньше жил его лучший друг. Окно было открыто, комната пуста, но Марко видел его совсем не таким, как сейчас. Для него оно было прежним, как в те времена, когда оба были мальчишками, а он приезжал сюда на велосипеде и кричал…
— Сандро! — закричал Марко, и слезы покатились по его щекам. Мысленно он увидел, как Сандро машет ему рукой и кричит в ответ, и тогда Марко понял, зачем сюда пришел: ему нужно было дать другу обещание. Не отрывая взгляда от окна, он шепотом поклялся:
— Сандро, у тебя родился сын, его назвали в твою честь. Клянусь, я буду любить его как родного и воспитаю так, чтобы он знал тебя и чтил. Обещаю, что буду заботиться об Элизабетте так, как заботился бы ты, и любить ее всем сердцем.
Марко утер слезы, по-прежнему глядя в окно на третьем этаже дома, что стоял тут веками, в центре города, что ведет счет на тысячелетия, у реки, что текла с незапамятных времен и в будущем тоже будет здесь течь. Теперь Марко понял: каким бы величественным ни был Рим, он лишь сторонний наблюдатель славных и ужасных дел, которые творят люди, так живет мир — сейчас и всегда.