Вечный бой
Шрифт:
Две гноящиеся язвы на плече пациента издавали резкий, неприятный запах. Края их были красны и отечны. Остальные язвы покрывали плотные корочки. Кожа вокруг них оставалась чистой.
— Эффект благотворного влияния плесневой эмульсии на эктимы не вызывает сомнения. Не так ли, господа?
Соглашаясь, студенты закивали.
— На язвы, в течение шести дней леченные цинковой мазью, попробуем-ка сегодня наложить плесневую эмульсию, только что приготовленную нашим коллегой. Эмульсия — зеленая плесень, тщательно растертая в миндальном масле.
Полотебнев пинцетом обмакнул
— Точно таким же образом, — сказал он, передавая пинцет одному из студентов, — перевяжите и остальные эктимы.
Он не знал, почему плесень врачует язвы. Почему она распадается на их гноящихся поверхностях и почему бактерии никогда не сопутствуют ей. Не знал он и почему в язвах, леченных плесенью, не случается осложнений, таких как рожа и дифтерит. Плесень была загадкой.
— Есть ли у господ студентов вопросы ко мне? — спросил он, когда больной вышел из кабинета.
— Не думаете ли вы, господин приват-доцент, что лечебный эффект оказывает не сама плесень, а миндальное масло, в котором она растворена? — осторожно спросил кто-то из студентов.
Полотебнев улыбнулся.
— Это несложно проверить. И проверку сию мы учиним незамедлительно. Приглашайте следующего больного, — попросил он, усаживаюсь в кресло. — Миндальное масло находит широкое применение в медицине. Его использовал в лечебных целях еще сам Гиппократ.
Через минуту фельдшер ввел в кабинет седобородого старика, опирающегося на клюку. Старик растерянно поискал глазами икону в кабинете и, не найдя ее, набожно перекрестился на яркую олеографию, висящую на стене,
— У этого больного варикозные язвы нижних конечностей. Третьего дня я его осматривал в хирургической клинике и хорошо запомнил.
Полотебнев снова поднялся с кресла, прошелся по кабинету.
— Причина варикозных язв — застой крови в венах. Это довольно частое заболевание у лиц пожилого возраста. — Он глянул на старика, безучастно застывшего у двери. — Разувайтесь, любезнейший, и ложитесь на кушетку.
Кряхтя, старик снял сапоги и устроился на кушетке.
— Как вам, надеюсь, хорошо известно, господа студенты, варикозные язвы лечению не поддаются.
Когда фельдшер протер спиртом кожу вокруг язв, Полотебнев кисточкой смел плесень с апельсинных корок прямо на их поверхность.
— Итак, мы несколько изменили опыт. На язвах нашего пациента нет ни капли миндального масла. Они покрыты слоем плесневых спор зеленого кистевика, Penicillium glaucum... О результатах нашего опыта мы сможем судить через несколько дней.
Через несколько дней варикозные язвы начали зарубцовываться. На последние перевязки старик приходил без клюки.
В своей работе «Патологическое значение плесени», напечатанной в десяти номерах журнала «Медицинский вестник» за 1872 год, Полотебнев писал: «Результаты проведенных мною опытов могли бы, я думаю, позволить сделать подобные же наблюдения и над ранами операционными, а также глубокими нарывами. Такие наблюдения и могли
К сожалению, ни Полотебнев, ни Манассеин не оценили должным образом своих наблюдений и не продолжали исследований необычных свойств зеленой плесени.
Их работы остались незамеченными современниками. Об опытах Полотебнева и Манассеина вспомнили только через семьдесят лет, после открытия пенициллина...
Молчаливый доктор Флеминг
Самое выдающееся медицинское открытие XX века было сделано в один из сентябрьских дней 1928 года в крохотной лаборатории, теснящейся под лестницей. Вряд ли оно было случайным, как принято думать: Александр Флеминг, бактериолог лондонской больницы Святой Марии, шел к нему более полутора десятков лет — и все-таки, наверное, было бы несправедливо вовсе отвергать элемент случайности в этом открытии.
В тот солнечный день ранней осени доктор Флеминг — «молчаливый Флем», как называли его коллеги, — примостившись у края стола, плотно заставленного штативами с пробирками, десятками чашек Петри, засеянных микробными культурами, писал научную статью о лизоциме — неизвестном веществе, содержащемся в живых тканях и пагубно влияющем на рост микробов. Статья рождалась легко, и на страницах, исписанных мелким каллиграфическим почерком, почти не было помарок. О лизоциме Флеминг знал все, кроме его химического состава. Шесть лет жизни посвятил он этому веществу, открытому случайно, но так и не нашедшему применения в практической медицине. Интересен был сам факт: лизоцим — продукт живой ткани — подавлял другую жизнь — жизнь микробов. Одна жизнь мешала другой жизни. Лизоцим в разных количествах содержался абсолютно во всех тканях, даже в человеческих ногтях, относимых морфологами к мертвым тканям. Флеминг демонстрировал студентам любопытный опыт: в чашку Петри, засеянную микробной культурой, он помещал кусочек ногтя и рост микробов вблизи ногтя прекращался. Культура как бы растворялась. Больше всего лизоцима содержалось в белке куриного яйца...
Иногда, обдумывая очередную фразу, он ненадолго отрывался от листа бумаги и скользил взглядом по Фаунтин-аллее и лавочкам антикваров на Прайд-стрит. Обе улочки, как всегда в эти утренние часы, были пустынны, погружены в решетчатую тень, отбрасываемую кронами деревьев.
Статья была уже почти закончена, когда в дверь постучали.
— Войдите! — крикнул Флеминг и недовольно отложил в сторону ручку.
Это был Прайс — молодой врач-бактериолог, недавний сотрудник больницы Святой Марии.
— Кстати, Прайс, — добродушно-ворчливо начал Флеминг, ответив на приветствие коллеги, — кое-какие ваши опыты с колониями стафилококков мне пришлось повторить. Одним словом, я проделал часть той работы, которую следовало бы сделать вам, мой юный друг.
Фраза оказалась слишком длинной для Флеминга, и в конце ее он облегченно вздохнул.
Прайс смущенно молчал, а Флеминг снимал крышки с чашек Петри и рассматривал микробные колонии, выросшие на агар-агаре. Некоторые культуры были испорчены плесенью.