Вечный капитан
Шрифт:
— Он, может, и не самый лучший стрелок, но самый терпеливый, — с хитрой улыбкой представил инструктора Берке и подарил мне новый монгольский лук.
Это был составной лук длиной примерно метр тридцать. Середина, называемая рукоятью, была сделана из дерева. Какого именно — Берке сказал, но я не знал перевод этого слова. «Рога» внутри состояли из двух планок, тщательно подогнанных и склеенных. С внешней стороны к ним приклеили сухожилия, а с внутренней — роговые пластины. Сухожилиями обмотали и все сочленения. Клей изготовлен из неба осетра, если я правильно перевел. Затем это всё заламинировали тонкой кожей и покрыли лаком. У оконечностей «рогов»
Зная любовь Берке ко всему арабскому, отдарил его белым арабским скакуном. Специально взял двух на такой случай. Собирался одного иноходца подарить Бату, а другого Субэдэю, но случая подходящего не было. Подарок понравился Берке. С того дня он только на этом жеребце ездил.
Куртка учил не только меня, но и моих сыновей. Они усваивали быстрее, потому что учатся стрелять из лука с семи лет, хотя до того автоматизма, с каким посылают стрелы монголы, им еще далеко. Через час занятий, не смотря на костяное кольцо на большом пальце, болел он да и вся правая кисть так, будто по ним от души постучали молотком. Время от времени у меня появлялось желание бросить эти занятия. Хватит мне и арбалета. Удерживало только нежелание подать дурной пример подрастающем поколению. Это в двадцать первом веке можно не прикладывать особых усилий и вполне сносно существовать, а в тринадцатом такая бесхребетность будет стоить жизни. Куртка действительно оказался очень терпеливым. Создавалось впечатление, что нет ничего, что заставило бы его нервничать. Мы ошибались раз за разом, а он молча поправлял, уточнял, показывал. Причем с моими сыновьями он возился с удовольствием. Наверное, нет своих.
О чем я и спросил как-то Берке, когда на привале мы в его шатре играли в шахматы, вырезанные из красного и черного дерева. Шатер был полотняный. Наверняка захвачен в Персии. Остальные военачальники предпочитали ночевать в войлочных. Впрочем, не все. Субэдэй, если не было дождя, спал на открытом воздухе на попоне, положив под голову седло. Я тоже. И сыновей приучил. В тот день я, как обычно, выигрывал вторую из трех партий. Берке был сильным шахматистом по меркам своего времени, то есть, на уровне слабого любителя из двадцать первого века.
— Все его сыновья погибли в походах. И у меня тоже нет. Только дочки рождаются. Одна наложница родила сына, но он сразу умер, — пожаловался Берке.
— Русичи говорят, что девочки рождаются у настоящих мужчин, — подбодрил я.
— У Тэмуджина было много сыновей, — возразил он.
— Как говорят мудрые люди, исключение подтверждает правило, — сказал я и, чтобы поменять тему разговора, в свою очередь пожаловался: — А мне пора женить старших сыновей. Жена уже подбирала им партии, а тут вы нагрянули. Теперь не знаешь, с кем стоит родниться, а кто скоро погибнет?
— Старшая жена Тагтагай родила мне двух девочек-близняшек. Сейчас им… — Берке задумался, припоминая, — …четырнадцатый пошел. Тоже пора замуж выдавать.
Я понял, что он это не просто так сказал, поэтому произнес:
— Для меня было бы честью породниться с тобой.
— И
— Мои сыновья с нетерпением будем ждать, — заверил я.
Будем надеяться, что девочки окажутся не слишком страшными. Впрочем, для династических браков внешность и прочая ерунда не играют роли. А юношам все доступные женщины кажутся красивыми, а потом наложниц заведут.
Поскольку мы теперь были почти родственники, я осмелился спросить:
— Не знаешь, что провидец сказал Бату обо мне?
Берке долго молчал, перебирая четки, а потом ответил, глядя мне в глаза:
— Что ты — вечный воин.
Это определение поразило меня. И словом вечный, а словом воин. Я не хотел жить вечно и быть все время воином. Вечным капитаном — еще куда ни шло. Хотя тоже погано. На меня напала такая тоска, что хоть вешайся, хоть напейся.
Берке всё понял и, жестом подозвав слугу, маленького худенького араба с очень смуглой кожей и длинными и тонкими, как у пианиста, пальцами рук, приказал:
— Принеси нам вина.
Берке хоть и был мусульманином, относился к соблюдению запретов довольно легкомысленно. Он не закатывал истерик, когда при нем перерезали баранам горло. Впрочем, в текущую воду он все-таки не входил, но, скорее, не потому, что это запрещено у монголов, а потому, что, как и большинство кочевников, не умел плавать и боялся воды. Он мне сказал, что мою тайну, кроме провидца, знают только он и Бату, и больше никогда не возвращался к этой теме. Зато с интересом слушал, когда я делился знаниями в разных областях.
Как-то я ему сказал:
— В будущем мы станем одним народом, причем мусульмане будут младшими братьями. Границы Руси протянутся до Тихого океана (монголы называли его Большой Соленой Водой). В то время государство истинных монголов будет маленьким, бедным и слабым и под властью цзиньцев, и русичи помогут им освободиться.
— Этого не может быть! — не поверил Берке. — Истинных монголов мало, но они отважные воины! Один стоит сотни цзиньцев!
— Отважные монголы перебьют друг друга в междоусобицах. Останутся только слабые телом и духом. Их и покорят, — сообщил я.
Во всем войске Бату истинных монголов всего три-четыре тысячи. Они, если и участвуют в сражениях, то только в самый ответственный момент, когда надо переломить ситуацию, и во время преследования убегающего врага, грабежа города. Остальное делают за них союзники, вассалы и добровольцы. Монголам остается только поддерживать дисциплину и моральный дух этого сброда. Делают это просто: их боятся больше, чем врага. Поэтому во время завоевательных походов гибнут монголы редко.
Берке подумал и согласился:
— Да, враги одолевали нас, когда мы начинали воевать между собой.
— Не только вас, — сказал я.
Междоусобицы — первый признак умирания нации. Следующий — падение престижа военных. Последний признак — нежелание защищаться по идейным, религиозным и прочим причинам, за которыми кроется обычная трусость. Затем нация исчезает.
32
Половцы продолжали отступать. У более сообразительных хватило ума уйти в горы. Не знаю, долго ли они там протянут, но был какой-то шанс спастись, в отличие от тех, кто двигался к Керченскому проливу. Через пролив на мешке с сеном, привязанным к лошади, не переплывешь. Там в самом узком месте километра четыре, а на противоположном берегу поджидают воины Мунке.