Вечный колокол

Денисова Ольга

Волот прошел туда-сюда, от печи к кровати, ощущая, как предгрозовая дрожь охватывает тело. Не просить! Просят слабые. Требовать. По праву крови, по праву силы! По тому же самому праву, по которому он распоряжается тысячами чужих жизней. За ним стоит ополчение, двенадцать тысяч человек, готовых в бою сложить головы. За свою землю и за своих богов. И если люди готовы за богов отдавать жизни, громовержец не смеет отказать в такой малости.

Через полчаса Волота трясло, словно в горячке. Странная смесь страха и надежды переворачивала внутренности: страх покрывал лицо испариной, а надежда пела и трубила в рога. У него стучали зубы. Гроза собралась под потолком, густые клубы черных туч выбрасывали короткие молнии,

словно стремительные змеиные языки — бог войны снисходил с неба на зов юного князя, его тяжелая поступь грохотала в ушах, его сила разрывала грудь пьяным восторгом — до тошноты.

За окном стемнело. Когда дядька принес доспехи, Волот перестал дрожать. Снизошедшая к нему сила не терпела суеты, она дремала на дне желудка, приоткрывая один глаз, как хищный зверь, готовый в любую секунду подняться на ноги и прыгнуть вперед.

3. Изборск

Ширяй в обнимку с Добробоем дрыхли на полу у входа — в тепле, от сытной еды разморило всех. Студенты сотни Млада тоже не особенно устраивались, лежали вповалку, и от их храпа тряслись хлипкие стены. Им на сотню выделили лавку какого-то купца, тесную, полутемную, с открытым очагом вместо нормальной печки, который пожирал дрова, но тепла не давал. Попробовали протопить очаг по-черному, но только перемазались сажей и плюнули — поленница за домом была не маленькой, хватило бы на три ночи, не то что на один день.

Обедом их кормили псковитянки, молодые и не очень, кашу варили в огромных котлах прямо на морозе, а свежий, теплый еще хлеб везли из Пскова. И до того женщины были с ними ласковы, называли помощниками и спасителями, что не очень-то верилось в рассказы о псковичах месячной давности: заносчивых и свободных. Студенты, непривычные к походной жизни, вяло откликались на ласку молодых красавиц, мечтая набить брюхо и поспать в тепле.

Млад оставил двух «костровых» — поддерживать огонь в нелепом очаге, но пока ходил к Тихомирову, оба они заснули тоже. И стоило так долго спорить о том, кто останется «костровыми»? Тихомиров расположился в большом тереме торгового посольства, куда собирался прибыть и князь, и уж там-то натоплено было на славу! Млад думал, что отогрелся, но стоило ему выйти на улицу и пробежать полверсты до своих, как на смену блаженному теплу пришел нездоровый озноб.

В лавке было холодно, душно, и пахло застарелым потом. Млад не стал снимать даже подшлемника, добрался до потухшего очага, перешагивая через спящих студентов, и хотел было разбудить «костровых», но, посмотрев на их лица, передумал: один прислонился к стене и храпел, неудобно запрокинув голову назад, а второй, свернувшись калачиком и подложив сложенные ладони под щеку, пускал во сне слюну из приоткрытого рта.

Млад присел на пол перед очагом, кинул туда сразу пяток поленьев и раздул огонь. Пусть их спят… Он завернулся в плащ и зевнул: за четыре ночи похода он не проспал толком и двенадцати часов. То боялся, что потухнут костры, то беспокоился, а не замерзнет ли кто из студентов. И опасения его не были напрасными — часовые засыпали, десятники и сами не умели ночевать в снегу, и за своими ребятами следили плохо. Двоих студентов из сотни отправили назад с полдороги: один простыл, а второй обварился кипятком, опрокинув на себя котелок. Это не считая подгоревших сапог — они грели ноги, и подпаленных стеганок, и обожженных пальцев, и отмороженных ушей. Один на самом деле едва не замерз, поругавшись с товарищами и решив вырыть себе отдельную берлогу. Но когда Млад привел его в чувство, тот оклемался очень быстро и сильно просил домой его не отправлять.

Тихомиров на все сетования профессоров отвечал одинаково: какой сотник, такая и сотня, и Млад не мог с этим не согласиться, поэтому не жаловался. Он никогда не умел заставить студентов себя уважать, его не слушались

даже Ширяй с Добробоем, что уж говорить о ребятах постарше. И ведь надо было, надо было разбудить двоих разгильдяев, и отругать как следует, но Млад их жалел — они ведь не со зла.

Он сам не заметил, как задремал, но вскоре проснулся оттого, что огонь перестал греть лицо, подкинул в очаг еще дров и немного уменьшил тягу, чтоб они сгорали не так быстро. Поспать бы часа два-три, пока никто из студентов не сможет ни обгореть, ни обморозиться! Млад подумал, что ему будет проще подкидывать дрова в очаг самому, чем будить их каждые полчаса, добиваясь исполнения приказа.

Его разбудил Добробой, тряхнув за плечо:

— Млад Мстиславич, там к тебе Тихомиров пришел…

Тихомирова студенты побаивались — тот совсем не походил на профессоров, привыкших к их разнузданности и своеволию.

Млад зевнул, подбросил в очаг еще пару поленьев и собирался встать, но Тихомиров не стал дожидаться его у двери — сам добрался до очага.

— Это что такое, Мстиславич? — устало спросил он, — чем это ты тут занимаешься, а? Тебе из сотни здоровых парней выбрать некого, чтоб дрова в огонь кидать?

— Да я назначил двоих, а они, вот, задремали немножко… Ну я и подумал: пусть поспят… — Млад пожал плечами, — устали…

— Ты и воевать за них будешь, пока они спят? А? Которых ты назначил?

Млад кивнул головой на спящих рядом с ним «костровых». Тихомиров не особенно миндальничал, поднял обоих пинками и загрохотал на всю лавку, так что и остальные студенты повскакали с мест и уставились на него непонимающими глазами.

— Встать! Оба! Быстро!

Надо сказать, «костровые» даже не ворчали, поднимаясь на ноги, а напротив, смотрели на Тихомирова, спрятав головы в плечи.

— Вам что было сказано? А? Не слышу?

— Это… огонь… поддерживать, — пролепетал один.

— Ну? Где огонь?

— Так вот же… — показал в очаг второй, наиболее догадливый.

— Оба — на выход, — бросил им Тихомиров через плечо и пошел к двери.

Они испугались. Они испугались, они смотрели на Млада в надежде на защиту, и топтались на месте, пока Тихомиров не оглянулся:

— Я что сказал? Быстро!

Млад виновато пожал плечами — он не считал вину студентов столь уж значительной, и хотел догнать Тихомирова и попросить о снисхождении — на первый раз. Тихомиров вышел на середину улицы, которая вела к Великой, подозвал к себе студентов и показал пальцем вперед.

— Вот там псковские пацанята сверлят лунки во льду, к утру в них будут закладывать пороховые заряды. Работа ответственная, но не сложная, можно доверить и детям. Оба отправляйтесь туда, найдите сотника Прозора Радко и скажите, что я вас на помощь пацанятам послал. Если до утра детишек обгоните и больше лунок успеете сделать — тогда в свою сотню вернетесь.

— За что? — тихо спросил один из «костровых», краснея.

— За неисполнение приказа! — громыхнул Тихомиров, — за то, что заснули на боевом посту! За то, что ведете себя, как дети малые! К детям и отправляйтесь! Нечего вам делать в бою, вдруг и там уснете?

Тихомирову даже не пришло в голову, что эти двое могут его ослушаться, и «костровым» это в голову тоже не приходило: они молча пошли собирать вещи, чуть не плача и боясь поднять на товарищей глаза.

— Не слишком ли? — спросил Млад.

— Я бы и тебя туда же отправил, — зло сплюнул Тихомиров, — и всю твою сотню, и весь университет, к едрене матери… Через пять часов выступаем на Изборск.

— Уже? — Млад приоткрыл рот.

— Да, уже. В крепости нет воды. Там три тыщи человек всего, вместе с бабами и детишками, а они держатся десятые сутки. Я к тебе зашел про погоду спросить — будет луна ночью или нет. Ну и сказать, чтоб через час ко мне все сотники подходили… И не вздумай сам по ним бегать! У тебя целая сотня на это есть, но хватит и двоих.