Вечный огонь
Шрифт:
Первое донесение из штаба боевого участка Ботылева не давало представления о масштабах вражеской акции. По тревоге были подняты все части на побережье вплоть до Джубги. Но помощь не понадобилась. Через 22 минуты после обнаружения противника на Пенае снова царила тишина. Чтобы сорвать высадку диверсионной группы, оказалось достаточно четырех краснофлотцев, окопчик которых располагался над краем скалистой расщелины.
Имея выгодную позицию и вдоволь патронов и гранат, эти краснофлотцы не пустили десантников в расщелину. Те заметались по узкому пляжику под обрывом, где вдобавок наткнулись на наши противопехотные
По оценке участников боя, на берегу побывало тридцать - сорок вражеских солдат (шлюпок и понтонов насчитали свыше двух десятков, но большая часть до берега или мелкого места не дошла). У воды остались коробки с толом свидетельство диверсионного назначения группы, три брошенных автомата, клочья немецкого обмундирования...
У нас потерь не было. Но хотя кончилось все хорошо, на будущее понадобилось сделать определенные практические выводы: обнаружили противника поздновато...
А на боевом участке ПДО, который в целом не оплошал, стало предметом особого разбирательства поведение одного краснофлотца из той четверки. В разгар отражения вражеской высадки он куда-то исчез и был обвинен в трусости, в оставлении боевого поста. Вопрос встал остро, так что заниматься им пришлось и нам с Бороденко.
Моряк держался с достоинством. Мысль о том, что такой парень мог покинуть товарищей и пуститься наутек, когда на берегу появились фашисты, как-то не вязалась со всем его обликом. Чтобы разобраться в этом деле до конца, мы отправились на место событий. Но не на пляжик под обрывом, где уже побывали наутро после немецкой авантюры, а к окопчику над расщелиной, на боевой пост четырех морских пехотинцев.
Оттуда вела вниз крутая тропка. Краснофлотец попросил спуститься по ней. Идем, сворачиваем к прилепившимся на склоне кустам. Дальше - край той же расщелины, и отлично видно самое ее начало в нескольких шагах от воды. Краснофлотец останавливается у большого камня.
– Вот здесь я был, товарищ командир базы! Бороденко поднимает с земли свеженькую гильзу - их вокруг камня множество.
– Это что, все твои?
– Мои, товарищ полковой комиссар!
Из окопчика, оставшегося выше, было удобно метать в расщелину гранаты, а из-за этого камня, с фланга, явно сподручнее перекрыть автоматным огнем ее ворота. Приметив когда-то это местечко, краснофлотец вспомнил про него во время боя и бросился сюда. В горячке не предупредил товарищей. А вообще-то действовал разумно, находчиво. И к врагам был ближе всех. Обвинение в трусости, в бегстве решительно отпадало.
– Что же ты сразу все толком не объяснил?
– возмутился сопровождавший нас уполномоченный.
Моряк молчал. Наверно, он не захотел оправдываться из гордости оскорбился, что заподозрили в позорном поступке...
В середине октября, когда противник, выйдя в долину Туапсинки и заняв ряд высот над нею, находился всего в тридцати километрах от Туапсе, командующий 47-й армией (в ее полосе фронт прочно стабилизировался) генерал-майор А. А. Гречко был назначен командармом 18-й. А в командование Черноморской группой войск Закавказского фронта вступил генерал-майор И. Е. Петров (через несколько дней ему было присвоено звание генерал-лейтенанта). С этими назначениями связан в памяти перелом,
Три попытки противника овладеть Туапсе были сорваны одна за другой. Крепнущий отпор и контрудары наших войск (в их составе сражались и две бригады морской пехоты, переброшенные из НОР) заставили гитлеровцев и под Туапсе перейти к обороне. В декабре стало окончательно ясно, что ни захватить этот город, ни отрезать Черноморскую группу войск врагу не удастся.
Гитлеровские планы завоевания Кавказа, за которыми, как известно теперь, фашистским стратегам виделось вторжение в Иран, Ирак, Афганистан, Индию, терпели крах. На левом фланге советско-германского фронта созревали условия для перехода в наступление наших войск.
Завтра наступать нам
Из всей обстановки и из самого расположения Геленджика следовало, что его бухта - ближайшая к фронту, где могли сосредоточиваться корабли, - должна стать в недалеком будущем исходной позицией и опорным пунктом для наступательных действий черноморцев, трамплином для броска вперед.
И наши надежды на это сбылись. Хочется, однако, вспомнить - думается, они того заслуживают - и те будничные боевые дела, которыми жили новороссийцы, пока на фронте, остановившемся у Цемесской бухты, и вообще в районе нашей базы не происходило вроде бы ничего особо значительного.
Одна из задач, поставленных нам в это время, заключалась в том, чтобы не дать гитлеровцам в какой-либо степени пользоваться Новороссийским портом. Решали эту задачу и корабли - канонерские лодки и тральщики, регулярно выходившие на огневые позиции перед Цемесской бухтой. Но главная роль тут отводилась береговым батареям.
Боеприпасы для них отпускались тогда небогато. Снаряды, доставлявшиеся долгим и кружным путем через Среднюю Азию и Каспий, приходилось жестко экономить. И все же, каким бы скудным ни был общий лимит, одна батарея открывала огонь каждый день - 394-я на мыске Пенай.
Когда незадолго до войны начарт базы В. Л. Вилыпанский выбирал для новой батареи место на заросшем дубняком холме в 14 километрах от центра Новороссийска и когда в июле сорок первого здесь начали рыть котлованы для четырех дальнобойных 100-миллиметровых орудий, заботились о защите бухты и порта от набегов неприятельских кораблей. О том, что стрелять отсюда понадобится по самому порту, никто, конечно, не помышлял. Но выбранная позиция оказалась пригодной и для этого. С нее были видны как на ладони порт и город, Цемесская долина, западный берег бухты.
Триста девяносто четвертая надолго стала ближайшей к линии фронта стационарной береговой батареей. Благодаря своему выгодному расположению и высокому огневому мастерству личного состава она приобрела с осени сорок второго года совершенно особое значение. Имя ее командира - старшего лейтенанта, а затем капитана А. Э. Зубкова стало известно под Новороссийском буквально каждому. Не раз называлось оно и в сообщениях Совинформбюро.
Я познакомился с Зубковым, будучи еще начальником штаба базы. Молодой командир батареи выглядел несолидно - мальчишески угловатый, излишне порывистый в движениях, какой-то взъерошенный... Но в нем чувствовались твердый характер, увлеченность своим делом, быстрый и острый ум. И не смущали его никакие трудности.