Вечный сдвиг. Повести и рассказы
Шрифт:
– Вы бы на Петьку из шестого «б» кричали, – сказал пионер, – это он украл. А я принес.
– Как же ты узнал, где я живу? – Семен Харитонович принял палку из рук хорошего пионера, которого по ошибке принял за плохого.
– Вы выступали в клубе юного бойца и все время этой палкой размахивали.
– Да, есть у меня такая привычка… Когда вспоминаешь войну, волнуешься, ведь все это так и было: тревога, ночью, боевая, все в строй, враг затих, но не дремлет, он здесь, за нашей спиной, – и Семен Харитонович случайно ткнул набалдашником в бок Виктору Исааковичу, – мы отступаем на передовую, и тут Колька Минин как закричит: «Вперед! За Родину, за Сталина!» –
– А я и есть Петька! На-ка, дед, надери уши, догоняй!
– Отважный пионер, – ухмыльнулся Виктор Исаакович вслед убегающему Петьке, – а вы перед ним спектакль разыгрываете, ах, как все это ужасно, ведь они протухли с головы!
– А вы перед кем спектакли ваши закатывали, – рассердился Семен Харитонович, ощутив теперь свою полную независимость от невменяемого члена союза композиторов. – Я бы на вашем месте помолчал. Не надо строить на личных обидах неприглядную картину общей жизни.
В ответ на это Виктор Исаакович приставил к ушам большие пальцы и помахал кистями в воздухе.
– Идите в кино, – возвысил голос Семен Харитонович, и Виктор Исаакович ушел, то ли на вкус вишни, то ли на запах черешни, то ли на цвет граната, а Семен Харитонович буквально рухнул на лавку перед подъездом и ни о чем думать уже не стал – ни о хорошем, ни о плохом, ни о победах, ни о поражениях, – надо уметь отделять случайное от закономерного, и тогда мелкие обиды никогда не вырастут в общее недовольство нашей прекрасной жизнью. Иначе заделаешься психом, как Виктор Исаакович.
Инкогнито
Жду. Звоню. Набираю по привычке свой номер. Москва не отвечает. Почту проверяю. Три раза в день. Хотя приносят один. В гостиницах смотрю в ячейку для ключа – нет ли там записки. Где она? Она должна объявиться. Временами принимаю кого-то за нее. Выходит или хорошо, или нехорошо. Слезы, обиды, ссоры. Из-за ошибки. Сознательной. Иногда от ожидания начинает стучать в висках. Чаще всего в гостиницах. Где тебе предоставлена полная свобода. Свобода инкогнито.
Повалил снег. Большими хлопьями. Доктор Кронберг смотрит в окно. Студенты с факелами и плакатами ходят вокруг местной достопримечательности – церкви одиннадцатого века. Демонстрация организована мэром города в память о Хрустальной ночи.
Мэр города ждет доктора Кронберга в Гранд-Отеле. Крутится-вертится, кивает всем подряд. Доктор Кронберг извиняется за опоздание. Он еле пробился сквозь толпу демонстрантов.
Меню занимает полстола, и в нем – все про гуся. Праздник Святого Мартина. Жили у бабуси два веселых гуся.
Красотка в декольте лениво опускает пальцы на клавиши, на черной полировке – два белых пластиковых гуся с красными клювами. Она играет мягким темным креслам, телам, хорошо одетым и глубоко погруженным в плюшевую мякоть, видны только ноги, головы и бокалы с вином. Пианино, два гуся и красотка. Она играет беззвучно. Чтобы не мешать разговорам и приему пищи.
Сфотографировались. Он, мэр, два гуся и красотка.
Снег поутих. За стеной принимают душ. Слышно, но не видно. В доме напротив жил Стриндберг. Женоненавистник и антисемит. Но гений. Это пугает. Но не так чтобы насмерть. Теперь там другие люди. Ходят в окнах без
Совмещенный санузел. Можно сесть на толчок, поставить ноутбук на колени, писать и писать. На каком из известных нам языков написание этих двух глаголов совпадает? С толчка не виден дом Стриндберга. Кусок черепичной крыши и небо. Когда временно не убивают и не давят, появляется потребность в психологах. На войне не впадают в депрессию и не болеют вирусными заболеваниями. Это он сказал мэру, вместо тоста за святого Мартина. Мэр его не понял. Или понял по-своему. Улыбнулся по-детски, словно бы извиняясь за то, что его страна давно не воевала и не убивала массово.
Жду в метро. Ночь. Последний шанс на пересадку. Куда? Куда-то надо пересесть. С В на А или на С? В этом городе всего три линии. А, В, С.
Стриндберги выключили свет. Дом исчез вместе с черепичной крышей. За стеной – ни звука. Его комната – последняя по коридору. Свобода инкогнито.
Бесшумный лифт. У стойки автомат – чай бесплатно, кофе пять крон. Разумеется, он будет пить чай. Хозяин отеля, тихий гомик в костюме при галстуке, запирает входную дверь, возвращается к стойке – о, мистер Кронберг, для вас факс. – Он уплывает за стойку, выносит белый рулон, перевязанный голубой ленточкой.
Мистер Кронберг с чаем и рулоном возносится на третий этаж.
Завтраки в отелях. Тонкие ломтики всего, горшочки с рубленой сельдью, яичницей, тушеными овощами, соки, хлеба, – завтракать до ужина, никуда не ходить, ни с кем не обсуждать проблемы градостроительства.
Столиков много, чтоб всем хватило места. Чтоб ни к кому не подсаживаться.
Массивный муж ест много, легкая жена пьет грейпфрутовый сок. Туристы? В этом маленьком городе много музеев, памятников старины. В этнографическом – скелет прокаженного XIII века. Оригинал. И череп сифилитика. Той же поры. Есть также забавный экспонат – скелет некоего жителя средневековья с переломом берцовой кости. В глубоких нишах, под стеклом. Раскопан средневековый город. Манекены, в костюмах эпохи, живут и действуют там, для наглядности.
Видели ли они скелет прокаженного?
Муж отрывается от тарелки. По утрам не принято задавать вопросы. По утрам надо желать приятного аппетита и удачного дня. Жена приглашает мистера Кронберга за их стол. Ей скучно. Она чего-то ждет.
Мистер Кронберг подсаживается.
А череп сифилитика?
Людям в возрасте аппетита не испортишь. Они уже все видели.
Они приехали на конференцию по проблемам палестинского движения. Этот город знаменит не только университетом и средневековыми памятниками. Здесь пытаются установить мир на Ближнем Востоке. Жена: Вас интересует проблема Палестинской Автономии?
Мистер Кронберг: Очень. Но я не понимаю по-шведски.
Жена: Если вас и вправду интересует, я могу вам переводить, шепотом. Мы политологи.
Мистер Кронберг: Очень приятно.
Муж: Гм.
Жена. Хи.
Мистер Кронберг: Приятного аппетита.
Жду. В широкой ванне, в мыльной пене. Сюда она не позвонит. Не знает номера. Телефон. Не ее голос. Ошибиться. Сознательно. Смыть с себя пену. Открыть не той дверь.
Тяжелая дверь рядом отворяется. Политологи уходят. А что они там делали, пока он принимал душ, брился, записывал свои глупости? Политолог очень тяжелый. Он может ее сломать. Хрустнет берцовая кость. Ее скелет будет покоиться в нише с надписью: «скелет молодой женщины, берцовая кость сломана во время полового акта. ХХI век. Эра борьбы за мир».