Вечный слушатель

Витковский Евгений

синевы,- о знанье чуждое, которым

песню полнит нарастающий прибой!

И все больше этой песнею объята

беспредельно отрешенная душа,

я бегу, морскою пеною дыша,

в мир неведомый, за линию заката.

Там, где марево над морем восстает,

за пределом смерти - слышен голос дивный,

жизнеславящий, неведомый, призывный

но еще призывней блеск и песня вод.

Вечный остров - о блаженная держава,

край таинственный,

куда несут ладьи

умирающих в последнем забытьи,

где прекрасное царит, где меркнет слава,

я не знаю - это страсть или тоска,

жажда смерти или грусть над колыбелью,

и не жизнью ли с неведомою целью

я уловлен у прибрежного песка?

Но зачем тогда забвенье невозможно,

если нового постигнуть не могу?

Так зачем же помню здесь, на берегу,

как я странствовал и как любил тревожно

я, рожденный неизвестно для чего,

в час мучительный, ценой ненужной смерти,

и бегу я от великой круговерти

в тот же мир самообмана своего...

Где, когда найду ответ?.. Но нет... Прохожий

поздоровался со мной - и вслед ему

я смотрел, пока не канул он во тьму,

может, в мире есть еще один, похожий?

Это был рыбак из старого села,

он шагал среди густеющих потемок,

волоча к лачуге мачтовый обломок

тяжела зима, и ноша тяжела.

Я пошел за ним, его не окликая,

тяжесть песни нестерпимую влача,

о упущенное время - горяча

рана совести во мне,- волна морская

мне поет, но стал мне чужд ее язык

в этом крошечном и безнадежном круге

зимний ветер все сильней; с порывом вьюги

я качнусь и осознаю в тот же миг:

исцеление - в несчастье, и понятно,

что тоска по дому здесь, в чужом краю,

песней сделала немую боль мою

это все,- и я уже бреду обратно

к деревушке между дюн, и сладко мне

так идти, и наблюдать во тьме вечерней,

как в рыбацкой покосившейся таверне

лампа тускло загорается в окне.

В ИЗГНАНИИ

Я не смогу сегодня до утра уснуть,

томясь по голосу прибоя в дюнах голых,

по гордым кликам волн, высоких и тяжелых,

что с ветром северным к Хондсбоссе держат путь.

Пусть ласков голос ветра в рощах и раздолах,

но разве здесь меня утешит что-нибудь?

Мне опостыло жить вдали от берегов,

среди почти чужих людей, но поневоле

я приспосабливаюсь к их смиренной доле.

Здесь хорошо, здесь есть друзья и нет врагов,

но тяготит печать бессилия и боли,

и горек прошлого неутолимый зов.

Я поселился здесь, от жизни

в стороне,

о море недоступное, нет горшей муки,

чем смерти ожидать с самим собой в разлуке.

О свет разъединенья, пляшущий в окне...

Зачем губить себя в отчаяньи и скуке?

От самого себя куда деваться мне?

О смерть в разлуке... О немыслимый прибой,

деревня, дюны в вечной смене бурь и штилей;

густели сумерки, я брел по влажной пыли,

о павшей Трое бормоча с самим собой.

Зачем же дни мои вдали от моря были

растрачены на мир с безжалостной судьбой?

Ни крика чаек нет, ни пены на песке,

мир бездыханен - городов позднейших ропот

накрыл безмолвие веков; последний шепот

времен ушедших отзвучал, затих в тоске.

В чужом краю переживаю горький опыт

учусь безмолвствовать на мертвом языке.

Всего однажды, невидимкой в блеске дня

он за стеклом дверей возник, со мною рядом,

там некто говорил, меня пронзая взглядом,

и совершенством навсегда сломил меня.

Простая жизнь моя внезапно стала адом

я слышу эхо, и оно страшней огня.

Оно все тише - заструился мрачный свет,

и в мрачном свете том, гноясь, раскрылась рана,

переполняясь желчью, ширясь непрестанно.

Мир темен и в тоску по родине одет:

неужто эта боль, как ярость урагана,

со временем уйдет и минет муки след?

Гноится рана, проступает тяжкий пот,

взыскует мира сердце и достигнет скоро

созреет мой позор, ведь горше нет позора,

чем эта слава - ведь живая кровь течет

из глубины по капле - не сдержать напора,

очищенная кровь из сердца мира бьет.

В больнице душной, здесь, куда помещено

истерзанное сердце, где болезнь и скверна

тоска по родине, как тягостно, наверно,

тебя на ложе смертном наблюдать, давно

надежда канула и стала боль безмерна.

Разъединенья свет угас - в окне темно.

О, если б чайки белой хоть единый клик!

Но песню волн пески забвенья схоронили,

лишь гомон городов, позорных скопищ гнили,

до слуха бедного доносится на миг.

О сердце, знавшее вкус ветра, соли, штилей...

Рассказов деревенских позабыт язык.

Мне опостыло жить вдали от берегов

о, где же голос искупленья в дюнах голых?

Зачем же должен ветер в рощах и раздолах

будить опять тоску по родине... О зов

из дальнего Хондсбоссе... Голос волн тяжелых

лишь за стеклом дверей, закрытых на засов.