Вечный юноша

Софиев Юрий Борисович

11.

…Очень люблю иногда снять с полки «Былое и думы» и перечитать на сон грядущий несколько страниц.

Вчера, как всегда с интересом (…) перечитал «Княжну Екатерину Романовну Дашкову». Ничего не прибавишь к герценской заключительной фразе: «Какая женщина! Какое сильное и богатое существование!»

Пожалуй, самое убедительное, что такая личность могла существовать, могла с таким человеческим достоинством прожить свою не короткую жизнь в России при Елизавете Петровне, при Петре III, при Екатерине, при Павле и при Александре I. В крепостной России при шести монархах! И при каких — включая Петра III и Павла!

Когда: «Потемкин (я при Сегюре ударил какого-то полковника и, спохватившись, сказал послу: «Как же с ними

иначе поступать, когда они все выносят»).

И Герцен резко спрашивает: «А как ответил бы Потемкин на его пощечину или на вызов?..»

Говоря о впечатлениях мисс Катрин Вальмонт, Герцен пишет: «В жалком подобострастии, в позорном раболепии нашего общества она очень справедливо находит отражение рабства. Она с изумлением видит в залах и гостиных опять холопов без всякого нравственного чувства собственного достоинства. Ее удивляют гости, которые не смеют садиться и часы целые стоят у дверей, переступая с ноги на ногу, которым кивают головой, чтобы они ушли.

«Проклятие добра и зла смешиваются в России с понятием быть в милости или немилости. Достоинство человека легко определяется по адрес-календарю, и от государя зависит, чтобы человека безусловно принимали за змею или за осла».

Да, трудненько нам, русским, изживать «родимые пятна»… отечественной истории.

«Культ личности» расцвел на удобренной веками почве. Но зато уж и расцвел махровым цветком. Может быть, потому, что к этому времени были окончательно упразднены те проблемы «рыцарства» (понятие о личной чести), которые иногда проявлялись в «дворянском воспитании» (Дашкова) и дерзкой достойной гордости, которая была присуща народу.

Пугачев, Разин, купец Калашников и т. д., т. д., т. д.

Московский генерал-губернатор объявил ей приказ Павла немедленно ехать назад в деревню и там вспоминать 1762 год (свержение Петра III). Дашкова ответила, «что она никогда не забывала этот год, но что сообразуясь с волею государя, она будет рассуждать о времени, которое равно не оставило ей ни угрызений совести, ни раскаяния…»

Из ее письма к брату Александру:

«Когда Тиран (о Павле) раз ударил свою жертву, то он будет повторять удары до тех пор, пока сокрушит ее окончательно.

Сознание невинности и чувство негодования послужит мне вместо мужества, чтоб перенести невзгоду, до тех пор, пока и вас, мои родные, не захватит его разохотившаяся злоба. В одном будьте уверены, что никакие обстоятельства не заставят меня ничего сделать, ни сказать, чтобы могло меня унизить».

…и сердца горестных замет.

Mais, a quoi fensez vons cher Monsieur?

***

Может быть, это сон. Может быть, это явь. Вижу, как жизнь моя Скатывается под уклон. Сколько изведано бед, Невозвратимых потерь! Где-то волна, как зверь, Слизывает след. А у далёкой реки Так же шумят тополя. Так же, всему вопреки Радостно дышит земля. (В солнечной неге земля).

12.

(Письмо, видимо, Н.И. Столяровой в Москву — Н.Ч.).

Милая Наталья Ивановна!

У Вас есть все основания считать меня самой беспардонной свиньей! Я даже не ищу оправданий или смягчающих вину обстоятельств, но просто хочу сказать, что эти последние месяцы (конец зимы и начало весны) были для меня весьма тяжелыми. Я заболел гриппом, потом эта болезнь вызвала осложнение, павшее на сердечную деятельность, это в свою очередь привело к общему упадку сил и ощущению противнейшей постоянной усталости и (что на меня не похоже) к известной моральной подавленности. После работы приходил домой с опущенными

руками. Не было сил ни сосредоточиться, ни взять перо в руки. Было еще одно обстоятельство — его-то я и считаю главным — очень напряженная, нервная атмосфера в связи с семейными неполадками сына. Его семейная жизнь разваливалась уже давно и мне казалось совершенно бессмысленным занятием — штопать и латать. В общем, виноваты они оба, хотя оба не плохие люди, только Ольга, уже давно, казалась мне очень опустошенным человеком, и не смотря на внешнюю мягкость au fond человеком с очень холодной душой. Женщина она бесспорно интересная и обладает известным шармом. Но fissure, которая появилась уже давно, привела к окончательному разлому. Сын переехал ко мне. Сложность — дети. Но самое худшее началось позднее и это-то и истрепало мои нервы и сердце вконец.

Вначале он искал забвения, но искал, что называется, под рукой, в случайно окружавшей его поселковой компании — людей совершенно не интеллектуальных. А забвение это выражалось в обыкновенной пьянке и в каком-то нелепом «цыганском» надрыве под гитару, на которой он, к несчастью, бренчит. К несчастью, потому что мальчиком он учился играть на скрипке и не без успеха. Тяжелые эмигрантские обстоятельства с одной стороны (моя вина), недостаток воли с его — в результате скрипка была заброшена. Однако налицо оказалась некоторая музыкальная культура, любовь и понимание музыки. Этим он обязан, в известной степени, деду — Ник. Ник. скрипач. В свое время, в Париже он его таскал по концертам и музыкальная тема была привычной в доме.

Так вот, именно в этой случайной поселковой компании и выкопал он из страшного мещанского болота такой экземпляр, что у меня глаза на лоб полезли.

В пояснение сего обстоятельства он мне заявил, что интеллигентные женщины с их «претензиями» ему надоели — он устал от них.

Если исходить из этого положения, то он вполне преуспел, ибо сия особа не только лишена каких бы то ни было зачатков культуры и интеллигентности, но и начисто самых простых человеческих моральных качеств. Возможно, что человек довольно нелепый и в жизни не очень понимал людей «трезвых» и весьма практичных — например, способных поднимать шумные скандалы из-за нерасчетливо растраченных трех копеек, а затерявшуюся вещь — безаппеляционно объявлять украденною соседом или гостем и т. д. т. д. Прибавьте к этому пошлое обращение к другу и сердце наполненное крысиной злостью и человеческой низостью. Для полноты картины упомяну, что досуг, который, при упомянутом обращении к другу, приобретает довольно обширные размеры, заполняется либо сном, либо бренчанием на гитаре, которое сопровождается подвыванием сдавленным металлическим голосом (к тому же почти лишенным слуха) пошлейших романсов, вроде: «Кокаином серебряной пылью все дороги мои замело».

На этом и закругляется весь «духовный» багаж человека. Мне пришлось наблюдать любопытный психологический феномен — когда человек (не глупый, достаточно культурный, выросший в интеллигентной среде, с известными духовными и умственными запросами) внезапно слепнет, начисто!

Именно это и произошло с моим сыном. Это мой единственный сын и естественно эта его судьба мне далеко не безразлична. Конечно, я его люблю. Мой Игорь — человек, правда, довольно нелепый. Порождение эмигрантской богемы, с душой, отравленной это самой богемой. Но «богема» сама по себе это нелепость. Ее можно, в какой-то мере, оправдать, либо богатством души, либо какой-то «творческой продукцией», и еще:

«Друзья мои, подумайте, какую, Какую жизнь поднять хотели мы»

Но если «никакой жизни не поднято», если восприятие мира отравляется скептицизмом (я всегда думал, что скептицизм не от ума, а от известной духовной или органической (натура) обедненности), если к 30-ти с лишним годам еще «ничего не начато», то, пожалуй, без особого риска можно вспомнить Лазаря Кельберина:

«Теперь ясно — Наполеоном не буду…»

А на одной гитаре и на каких-то «сломанных крыльях» далеко не уедешь. Игорь любит стихи, притом настоящие, читает, но — (…).