Вечный Жид
Шрифт:
— А как же семьдесят лет богоборства? — осторожно спросил Станислав Гагарин.
— Пустое, — отмахнулся Иисус Христос. — Я не сержусь на неразумных детей, одураченных российскими саддукеями и фарисеями. Сейчас весы качнулись в другую сторону, и вчерашние коммунисты, недавно еще старательно показывавшие собственное безбожие, сегодня часами выстаивают в храме со свечкою в руках. Кого обманывают эти ренегатствующие лицемеры? Мне стыдно за них, дружище.
— А я стыжусь того, что мой народ верит новоиспеченным саддукеям, готовым пятки лизать римскому, то бишь, вашингтонскому прокуратору… Тьфу!
Кстати, брат Иисус, могу ли я задать один вопрос?
— Почему же один? — улыбнулся Учитель. — Я, как и вы, партайгеноссе, отвечаю на любые вопросы.
Вопрос этот давно мучил Станислава Гагарина, он и так и эдак повертывал его, примеривался, вплотную подходил к его разрешению всюду, где возникал под его пером образ Иисуса Христа, но вот он сам, Учитель, во плоти стоит перед писателем, как не спросить его, не использовать, первоисточник, понимаешь…
— Почему вас, мягко говоря, не любят иудеи? И нынешние, и те, что были тогда, в Иерусалиме?
Председатель так просто и бухнул перед Христом вопрос вопросов, полагая, что не пристало ему вилять хвостом, э к и в о ч и т ь перед таким человеком.
— Можно ответить и коротко, и длинно, — не задумываясь, отозвался Иисус Христос. — Короткий ответ предельно прост: для иудеев я обыкновенный г о й, расово неполноценное существо, как негр в Южной Африке или русский человек в фашистской Балтии.
«Сильно сказано, — подумал писатель, но возражать Учителю не стал, ибо давно считал себя лично оскорбленным тем, что происходит по отношению к его е д и н о к р о в н ы м в потерявших всякое представление о справедливости карликах-лимитрофах, так звали в годы между мировыми войнами Курляндскую и Виленскую губернии России, и поклялся н и к о г д а не появляться в прибалтийских районах. Разве что на танке…
— Мой род, — продолжал тем временем Иисус Христос, — никогда не имел отношения к иудейскому племени… Начинал я проповедовать в Галилее среди простых людей, таких же, как и я сам, сын плотника.
«Да, — подумал Станислав Гагарин, — ты, Назорей, был и остаешься величайшим гением человечества, хотя деятельность твоя была недолгой. Но мгновенна и вспышка молнии! Чуть более года, ну, может быть, до двух-трех лет учил ты ассирийских колонистов северной провинции Иудеи, прежде чем осознал собственную миссию и решился отправиться в Иерусалим — центр и оплот иудейства… Там и ждала тебя гибель.
Но погибнув на кресте, ты спас человечество. Какой крест уготован тебе в разоренной заокеанскими прокураторами России?»
— Мои предки были поселены в Галилее, — продолжал Христос, — и вынуждены были принять иудаизм при Антиохе Третьем, царе селевкидской династии. Но можно быть православным, а не русским, евреем, например, и не иудаистом, мусульманином, а не арабом… Переход в иудаизм не принес ассирийцам равенства с евреями ни в чем, ни в одной сфере экономической или социальной жизни. Противоречиям между галилеянами, или как нас еще называли — самаритянами, и евреями не было конца. Мне ничего другого не оставалось как перенести вовсе не простые отношения в русло борьбы за этническое, говоря современным языком, равенство и социальную справедливость.
Естественно,
Провозгласите в Соединенных Штатах идею равенства я н к и с вьетнамцем-чарли или зулусом из Анголы, и вы получите сходную реакцию, Папа Стив.
— Да уж наверняка, — проворчал Станислав Гагарин. — Интернационализмом в мировом масштабе в Америке и не пахнет…
— Я всегда выступал за равенство всех без исключения народов, — сказал Иисус. — А сие противоречило идеологическим принципам иудаизма, приводило в бешенство саддукеев и фарисеев, этих порождений ехидны.
И язык мой, язык моих учеников был ассиро-арамейский, его принесли в Иудею наши прадеды.
«Да, — подумал сочинитель, — это так… Его последние слова, которые он произнес на кресте — «Или, Или, ляма шафахатани? Мой Боже, мой Боже, зачем ты оставил меня?» — и сегодня поймет любой сириец. Страшное преступление совершено во время оно в Иерусалиме — казнили невинного человека… Выходит, что последующий разгром города Титом Флавием суть справедливое возмездие?»
— Меньше всего я хотел бы покарать собственных убийц, — печально вздохнул Назорей. — Бедные люди, не ведали они, что сотворили, исполнители, что с них взять…
— Но разве Анна и Каиафа, подбившие Пилата на ваш арест, не подлежат каре? — воскликнул Станислав Гагарин.
— Они защищали собственное бытие. Хотя…
Иисус Христос не договорил и повернулся к входной двери.
За их спинами стояла Вера.
— Замерзнешь, глупая, — заботливо произнес Станислав Гагарин и с готовностью потянул с плеч хотя и старенький, но любимый им твидовый пиджачок.
— Нет, нет, — возразила молодая женщина. — Я на минутку… Фарст Кибел зовет вас в дом. Он получил важное известие.
IV
Направо ожидался боковой ход туннеля, и Станислав Гагарин погасил фонарь: из подземного мрака удобно стрелять на свет.
Он вспомнил, как много лет назад тренировался на специальном полигоне в стрельбе из пистолета. Ему предлагалось идти по неведомому коридору, внезапно вспыхивал свет или кричали из динамика «Руки вверх!», поддевали за ноги резко возникающей проволокой, и надо было стрелять, перевертываясь в падении, стрелять по вспышкам, по неопознанному голосу, стрелять, увертываясь от хищно шарящего по закоулкам луча прожектора, судорожно нащупывать в кармане запасную обойму, загонять вслепую в рукоятку пистолета и стрелять, стрелять, стрелять…
Теперь, через годы мирной писательской жизни, навыки приобретенные на полигоне, хотя и незакрепленные на практике — могли сочинителю пригодиться.
Заратустра, который следовал за ним, видимо, погасил фонарь на мгновение раньше. Во всяком случае, едва Станислав Гагарин нажал кнопку, их охватила могильная тьма.
— Повернем направо, — вполголоса сообщил Папа Стив пророку, поправил висящий на плече к а л а ш н и к и тронул рукою близкую стену.
До бокового хода оставалось три метра.