Вечный зов. Том II
Шрифт:
И тут у Лахновского мелькнула мысль: а чем не муж для неё Полипов Пётр Петрович, если ещё не женат? И он написал дочери Свиридова подробнейшее письмо… Через некоторое время она ответила, что на всю жизнь благодарна Лахновскому, что она теперь не Свиридова, а Полипова, что муж «помнит вас, Арнольд Михайлович, только зеленеет при одном вашем имени».
«Зеленей, Пётр Петрович, только ты, брат, давно и прочно сел на крючок и, может быть, ещё пригодишься», — с улыбкой подумал Лахновский.
В конце 1934 года Валентик опять приехал в Коростень с новой девицей, но с ним же и уехавшей, потому что Лика Шипова выдрала ей половину волос и чуть не засунула её голову в чугунок с кипятком.
— Невоспитанность какая! — дёрнул кривым плечом Валентик, носивший в петлицах уже по
Эта дань Алексею Валентику была последней. Вскоре к Лахновскому в заснеженном пристанционном сквере подсел на скамейку неизвестный субъект, похожий на рабочего, и тихо проговорил:
— Слушайте меня внимательно… По нашему заданию Алексей Валентик, ну и некоторые другие наши друзья… уберегли вас от разоблачения по шахтинскому делу. Скажу более — все, кто как-то и каким-то образом знал вас или что-то о вас, расстреляны по приговору или ликвидированы в заключении, так что теперь вы вне всяких подозрений… Мы дали вам несколько лет пожить вдали от шумных мест и беспокойных дел, чтобы оборвались или в крайнем случае забылись все ваши прежние знакомства и связи. Да и обстановка сейчас в СССР — я имею в виду режим ОГПУ — несколько изменилась. Как вы знаете, ОГПУ в конце только что минувшего года было переименовано в НКВД.
— Слышал, — впервые подал голос Лахновский. — Что же с того?
— Ничего, если не считать, что вместо Менжинского, этого большевистского фанатика, своевременно скончавшегося от сердечного приступа, наркомом внутренних дел стал некий неудачливый унтер-офицер царской армии Ягода. Цели у Ягоды, судя по всему, несколько иные, чем у нас… Но, может быть, мы найдём общий язык.
Пришелец говорил вещи чудовищные. «Вот какие дела делаются!» — изумлённо думал Лахновский. Но раз этот пришелец сообщал ему такие вещи просто и спокойно, значит, Лахновскому доверяют и, видимо, хотят допустить к самому центру борьбы против большевизма и поручить очень важный и ответственный участок этой борьбы! От такого предположения Лахновский радостно млел, переполнялся нетерпением.
— Да, обстановка, повторяю, несколько иная сейчас, чем при Менжинском, — продолжал меж тем пришелец. — Короче говоря, вы теперь будете служить великой Германии в новом качестве. Здесь вы отлично внедрились, считаетесь старожилом. Прекрасно. Лучшего резидента, как считает Рудольф Бергер, не найти.
— Резидента?! — полушёпотом воскликнул Лахновский, несколько разочарованный и испуганный.
— Спокойно… Коростень — крупный железнодорожный узел. Но основной объект деятельности засылаемых сюда, к вам, агентов будет Киев. Время от времени вам придётся бывать в Германии, в Берлине. Первая поездка должна состояться в ближайшие дни, во время вашего трудового отпуска. Ну, а… работник НКВД господин Валентик вас беспокоить больше не будет.
Втыкая остриё своего железного костыля глубоко в сухую землю, Лахновский, прихрамывая на правую ногу, медленно шёл по тёмной сельской улице.
Вечер был тихий, только очень душный. Небольшая деревушка Шестоково казалась вымершей, нигде ни огонька, ни звука, хотя по домам, уцелевшим от двухгодичной давности артобстрелов, когда фронт неудержимо катился на восток, было расквартировано около двухсот солдат так называемой «Освободительной народной армии», созданной Лахновским ещё в ноябре 1941 года, когда он только-только был назначен бургомистром Жереховского округа, все службы разведывательного органа «Абвергруппа 101—ЦБ Виддер» и небольшой немецкий гарнизон при нём. Жизнь каждого солдата из «Освободительной народной армии», которая на деле представляла самый обыкновенный полицейский отряд, зависела от его слова, от его каприза. Да и «Абвергруппа-101», которой руководил этот неудачник Рудольф Бергер, фактически подчиняется ему, потому что без его содействия не может перебросить за линию фронта ни одного агента, даже внедрить своего человека в какой-нибудь паршивенький партизанский отряд не может.
— О-о, господин оберфюрер! — беспрерывно выкрикивал Бергер, дёргая глазами. — Я слышал, слышал о ваших грандиозных успехах в Коростене и Киеве после того, как я… был направлен в Польшу. Ваши агенты хорошо поработали перед началом русской кампании. За сведения о состоянии Красной Армии на Украине, я знаю, вам был присвоен чин подполковника. А за что вам дали полковника? И почему вы ушли в войска СС?
— Видите ли, — неопределённо отвечал Лахновский, — новые времена — новые задачи…
— Да-да… — дёргал глазами Бергер. — А я всего лишь зондерфюрер, то есть капитан. Мне не везёт, надо мной висит проклятье. Как говорит русская пословица, счастливый к обеду, а неудачник под обух.
— Фюрер всех награждает по заслугам, — насмешливо сказал Лахновский.
— О, да! — растерянно вымолвил Бергер.
— Так что старайтесь, — ещё больнее ударил Лахновский, — и вы своё получите.
— Хайль Гитлер! — рявкнул начальник «Абвергруппы», выбросив вперёд руку, громко ударив каблуками сапог. И в этот момент глаза его перестали дёргаться, словно омертвели.
Больше года они, в общем-то, жили мирно и на первый взгляд даже дружно. Лахновский был обязан силами своего полицейского отряда, носившего громкое название «Освободительная народная армия», обеспечивать безопасность «Абвергруппы», оказывать помощь во всех её делах, то есть фактически был поставлен в подчинение Бергеру. На деле же всё было наоборот. Бергер никогда ничего не требовал, а униженно просил, он боялся Лахновского, потому что без него в этой проклятой русской стране с её необозримыми просторами и зловещими густыми лесами был беспомощен, как слепой котёнок.
Лахновский, будучи всей своей карьерой у немцев обязанным Бергеру, тем не менее испытывал к нему глубочайшее презрение и в душе был рад его неудачам. «Разведорган ваш называется „Баран“, и „Абвергруппой-101“ руководит баран», — частенько усмехался он про себя. Но внешне оказывал Бергеру все знаки внимания, поселил его в Жерехове в просторном и удобном доме и даже поинтересовался, не нужна ли ему, мужчине, как говорится, в соку, скромная и чистоплотная женщина.
— О-о, — улыбнулся Бергер. — Если она к тому же красива…
Лахновский все эти годы держал при себе Лику Шипову, но по физической неспособности, наступившей ещё перед войной, уже не жил с ней. Она была теперь при нём служанкой, содержательницей дома и смертельно мучилась от половой неудовлетворённости. Лахновский понимал её состояние, видел её мучения, и это доставляло ему своеобразное наслаждение. Он только побаивался, что Лика, эта красивая молодая женщина с белозубой улыбкой, однажды его отравит, и сквозь пальцы смотрел на то, что она хватала своё, где и когда только было возможно. Потом начал подумывать, как от неё избавиться. А тут подвернулся Бергер, и Лахновский объявил Лике, что отпускает её к зондерфюреру.