Вечный зов. Том II
Шрифт:
Когда его, Василия, в Ламсдорфе изодрали собаки, Назаров ничего не сказал, единого слова не проронил даже, лишь на глазах выступили слёзы. Василий думал, что это слёзы сочувствия, долго так думал. А после, уже тут, в Бухенвальде, понял — нет, эти слёзы выступили у него тогда просто от страха перед той болью, которую снова мог ведь испытать и он. И этот же страх, когда их перевели в следующий лагерь в Галле, заставил его отказаться от нового побега. «Мы в самом центре Германии. Разве выберешься… Если хочешь, иди один. Но не советую…» Такое что-то он говорил, отворачивая глаза. Мучили его, видно, ещё остатки совести.
Да, с тех пор, после избиений в Ламсдорфе, он начал меняться, с грустью думал Василий, ожидая почему-то,
Василия вдруг затошнило. Так затошнило, что сознание помутилось, и последнее, что мелькнуло в мозгу, — сейчас вырвет, вывернет всего наружу, наизнанку. И это смерть, конец, завтра утром его труп за ноги поволокут из барака по проходу, мимо будки Климкера, где только что пьянствовал Назаров…
Очнулся Василий в какой-то небольшой комнате, где стояло ещё несколько железных кроватей, но пустых. В небольшое окно лился жёлтый свет, — значит, был уже день. Потом почувствовал, что пахнет карболкой, — значит, он находился в больничном бараке.
Голова была наполнена сплошной болью, в неё словно кто-то колотил методично деревянными молотками. И опять подташнивало.
Василий прикрыл глаза и, равнодушный уже ко всему, старался забыться.
Неизвестно, сколько он так лежал. Открыл глаза, когда скрипнула дверь.
Вошёл Никита Гаврилович Паровозников, майор медицинской службы Красной Армии, с которым Василий встретился впервые в камере номер одиннадцать в Жешуве, разъединился в Кракове и снова встретился здесь, в Бухенвальде, в день прибытия и с тех пор не видел.
— Ну, здравствуй, Вася Кружилин, — сказал Паровозников. На нём был серовато-белый халат, в котором работали все врачи-заключённые.
— Здравствуйте! — Он попытался приподняться.
— Лежи, лежи… Как себя чувствуешь?
— Ничего. В голову сильно бьёт. Больно.
— Понятно, что больно.
Паровозников открыл жестяную коробку, вынул оттуда шприц.
— Давай руку.
— Как я здесь оказался?
— Губарев с одним товарищем тебя принесли. Ночью.
— А-а, Валя… Но заключённых штрафной роты запрещено лечить.
— Запрещено. Ничего.
— Вас же… В лучшем случае вас на козле выпорют. А Вальку, если узнают…
— Ничего, — опять сказал Паровозников. — Тебе нельзя говорить. Лежи спокойно. Поесть скоро принесут. Боли в голове должны пройти.
Сделав укол, Паровозников ушёл. То ли от укола, то ли просто от добрых слов Паровозникова Василию стало легче, и он вспомнил, как он впервые встретился с ним здесь. Это был ужасный день, когда их выгрузили на станции Веймар и погнали сюда, в Бухенвальд. Теперь заключённых привозят сюда в вагонах, но в апреле железнодорожная ветка Веймар — Бухенвальд только строилась, движение открылось в конце июня. Их гнали долго, потом колонна долго стояла перед воротами, на которых были написаны странные слова, поразившие Василия: «Oder es recht oder nicht — es ist mein Vaterland». [24] Теперь он знает, что с противоположной стороны ворот начертаны другие слова из таких же чёрных железных букв: «Jedem das Seine» [25] , — слова наглые,
24
Право оно или нет — это моё отечество.
25
Каждому своё.
Но это, к счастью или несчастью — кто знает! — было не всё. На полдороге к крематорию их повернули налево, загнали в колючий проволочный загон перед каким-то дощатым зданием.
Пока они бежали по лагерю, эсэсовцы, выстроившиеся редкой цепочкой вдоль всего пути, хлестали их дубинками и прикладами. Чтобы избежать ударов, каждый старался забиться в середину колонны. Некоторые, обессилев или споткнувшись, падали. Бегущие сзади топтали их. Этих отставших, затоптанных самими заключёнными, в кровь исхлёстанных потом эсэсовцами втаскивали в загон, ставили в колонны, снова раздавая удары и зуботычины.
А потом все стояли безмолвно в течение, наверное, двух или трёх часов под начавшимся опять дождём.
— Stehen bleiben! — рявкнул какой-то эсэсовец в чине оберштурмфюрера. — Ausweiskontrolle! Es dauert nicht lange. [26]
И они стояли на отёкших, до костей истёртых деревянными башмаками ногах, промокшие и промёрзшие насквозь. Капитан Назаров как уставился в землю потухшими глазами, так и не отрывал их, пока из скрипучих дверей здания не вышел тот же обер-лейтенант с каким-то заключённым в полосатой одежде. На левой стороне его куртки, там, где сердце, был пришит зелёный треугольник, а в руках плеть.
26
Стоять смирно! Идёт проверка ваших документов! Это быстро.
В ту минуту ни Василий, ни кто-либо другой не удивились, что какой-то заключённый идёт рядом с эсэсовским офицером. Раз в руках плеть, значит, староста или капо. В ту минуту они просто не знали, что это и есть зловещий Айзель, одно имя которого приводило всех в ужас.
Эсэсовец прошёлся не спеша вдоль колонны, остановился и заговорил по-русски негромко:
— Вы прибыли в Бухенвальд. Это не санаторий, и это до вас, я надеюсь, дошло. А кто не понял, тому здесь это попытаются втолковать. Здесь каждый получит своё. Это трудовой лагерь. С помощью труда мы сделаем из вас высококвалифицированных рабочих, а кто не захочет или не сможет приобрести трудовые навыки, тот подохнет. Только не думайте, что подохнуть здесь так легко и просто…
Василий всё это выслушал привычно. Впервые он услышал такие примерно слова ещё в Жешуве, от Грюнделя. А потом слышал, как и все другие заключённые, в каждом лагере.
— Сейчас вас постригут, вы помоетесь в бане, пройдёте дезинфекцию, получите новую, бухенвальдскую форму, и вас распределят по рабочим командам…
— Вася… товарищ капитан, давайте как-нибудь вместе, если удастся, — прошептал Губарев. — В одну команду. Я даже попрошу их…
Вспомнив это, Василий усмехнулся. Славный и благородный Валька! Он действительно попросил. Но если бы он знал в тот час, куда напросился! Как же это было? Сперва им приказали тут же, под дождём, донага раздеться. И в лагерной-то одежде на заключённых, наверное, страшно было смотреть со стороны — сами-то они к этому привыкли. А если теперь кто глянул бы, упал бы в обморок: в загоне стояли скелеты, чуть-чуть обтянутые синей от холода кожей. Мертвецы, толпой поднявшиеся из могил.