Вечный зов. Том II
Шрифт:
— Узнал не так давно. А если бы знал раньше, Елизавете Никандровне не разрешил бы работать в библиотеке… с вами.
Она ещё повсхлипывала и перестала совсем. Скорбно поджав губы, сидела и думала о чём-то. Потом произнесла:
— Это было бы правильно.
Кружилин лишь пристально глядел на неё.
— Я ведь понимаю, зачем вы меня вызвали. Но скажу вам только следующее: разговор о совести ни к чему не приведёт. Одному человеку в совести другого разобраться трудно.
— Не всегда, — усмехнулся Кружилин.
Но она на это не
— Так что вы живите со своей совестью. А мне оставьте мою. Разрешите мне уйти?
— Я же вам сказал — идите.
Несмотря на это, она продолжала сидеть, опять прикрыла косынкой толстые колени.
— В смерти жены Савельева я не виновата…
— Я в ней не обвинял вас.
— Ну, я не дурочка, всё понимаю, — возразила она. — Но это ваше дело. Я никогда не хотела её смерти. Что мне она? — И повторила: — Но прислали вы ко мне её напрасно.
— Она сама попросила.
— Я это поняла. Не надо было.
Только здесь она встала, опять вытерла уже сухие глаза. Но уходить всё медлила и, постояв, усмехнулась.
— Совесть… Вот я вам скажу, а вы думайте что хотите. Я баба грязная и распутная. Я до Полипова со многими жила, без разбору. И сейчас с Малыгиным… Может, я за него замуж выйду, не знаю…
— Даже… так? — невольно произнёс Кружилин.
— Я же говорила: может, это серьёзно… А может, нет. Но с Полиповым я жить, если он и вернётся, не буду. И писем ему больше писать не буду.
— Освободите меня от этих ваших… Знать мне ваши планы ни к чему.
— Неправда, — заявила вдруг Полипова. — Вам интересно, почему не буду. И я скажу… — Она замолкла, соображая, что, собственно, сказать-то. Вспомнила слова, которые недавно бросила о своём муже в мучительно искажённое лицо Савельевой, подумала, что все их повторять Кружилину не надо и нельзя. — Я зна-аю, что вы думаете о Полипове. Это тоже ваше дело. Я лишь скажу одно — он тоже мерзкий человек, как и я, но, в отличие от меня, он тряпка… трус и подонок. Но когда надо, он растопчет любого, не пожалеет. Чтобы самому жить… О-о, на фронте он не погибнет, уцелеет, — усмехнулась она. — Я это знаю. Вот и всё, что я о нём хочу вам сказать. А больше ни слова не дождётесь, как бы ни хотели.
— Я, повторяю, ничего не хочу. И всё это я о нём знаю. Даже больше, чем вы.
— Ну, не больше, положим… — опять упрямо возразила она, раздражая теперь его.
— Идите же! — чуть не грубо сказал Кружилин.
— Да, да… Так что с совестью моей вот так. Она у меня тоже не простая… И не приглашайте больше меня ни на какие беседы. Не приду.
Круто повернувшись, она ушла. Кружилин ожидал, что она с грохотом хлопнет дверью, но Полипова прикрыла её за собой мягко.
Она ушла, а на душе у Поликарпа Матвеевича стало скверно. Собственно говоря, она же его отхлестала. Но дело даже не в этом, не надо было вообще приглашать её для этого разговора. Что он дал, что мог дать любой разговор с ней?
Но, подумав немного, Поликарп Матвеевич пришёл к иному
Солнце било в широкие и высокие окна приёмной первого секретаря Новосибирского обкома партии, пронизывало даже лёгкие матерчатые занавески, которыми до половины были задёрнуты окна, яркими жёлтыми полосами растекалось по паркетному полу от стены до стены. Иван Михайлович Субботин, войдя в приёмную, невольно прижмурился.
— Сколько у вас тут сегодня света! — весело сказал он секретарше, немолодой опрятной женщине, сидящей за столом, уставленным телефонами.
У стола секретарши сидела ещё одна женщина, врач областной поликлиники, которую Иван Михайлович хорошо знал, у ног её стоял медицинский баульчик. Проходя к двери кабинета, Субботин поздоровался с ней, спросил:
— Заболел кто у нас?
— Нет. Я… прививки пришла делать.
— От вас не отвертишься, — улыбнулся Субботин и с тем открыл тяжёлую дубовую дверь.
Первый секретарь, дымя папиросой, расхаживал по кабинету вдоль длинного стола для заседаний и, когда вошёл Субботин, находился к нему спиной. Он обернулся живо, как-то торопливо, немедленно раздавил папиросу в пепельнице и произнёс:
— Добрый день, Иван Михайлович. Садись, — указал он на крайний стул у этого длинного стола.
Что-то в его поведении Субботина насторожило, но хорошего настроения не испортило. Он, ответив на приветствие, сел и, не привыкший первым задавать вопросы начальству, стал ждать. А тот, усевшись напротив, смотрел куда-то в сторону, нахмурив брови. Тут уж Субботин обеспокоился, подумав, что первый собирается за какое-то упущение выговаривать ему.
— В Шантару когда едешь? — спросил первый.
— Сегодня во второй половине дня. Как договорились с тобой вчера… Пленум райкома у них через три дня, но я хочу по полям поездить, ещё раз всё посмотреть.
— Да, да… Значит, рожь у Назарова там выдержала засуху?
Обо всём этом, в том числе и о «ржи Назарова», они долго говорили вчера вечером, Субботину было теперь странно, что первый, никогда не имевший привычки возвращаться к тому, что раз уже было обговорено и решено, снова заводит об этом речь, и какое-то тревожное предчувствие кольнуло ему в сердце.