Вечный зов. Том II
Шрифт:
— Что ты, мама! Я на тебя похожа, — сказала Ирина. — И вот что, мама. Ты ж бесстрашная у меня разведчица. В таких была переплётах, а тут… Возьми себя в руки!
В руки себя Ольга Яковлевна взяла, но весь этот день, а особенно вечер были для неё нелёгкими.
Во-первых, встреча с женой и дочерью Семёна состоялась не в гостинице, а в их квартире.
Когда наступил условленный час, в дверь номера раздался негромкий стук, Ольга Яковлевна вздрогнула и даже
— Мама! — предостерегающе прошептала Ирина.
Жена Семёна, войдя, в упор оглядела Ольгу Яковлевну. Густые брови её при этом начали подрагивать, а в чёрных усталых глазах блеснули слёзы.
— Здравствуйте, — сказала она и, так же пристально оглядев Ирину, потянула к глазам платок. — Боже мой, боже мой! Пойдёмте, пожалуйста, ко мне и там всё расскажете, всё-всё… Нам ведь дорого, вы понимаете, всё… даже самая маленькая подробность о нём.
«Чего она так смотрела на Ирину? — весь недолгий путь до квартиры жены Семёна мучилась Ольга Яковлевна. — Похожа Ирина на её дочь или нет?»
Во-вторых, в небольшой двухкомнатной квартирке Натальи Александровны кроме её дочери Елены, матери Семёна, Анны Михайловны, и его брата Дмитрия, о которых говорила Ирина, находился ещё один человек — Иван Силантьевич Савельев.
О нём, о том, что родной дядя Семёна Иван Силантьевич Савельев, который летом сорок третьего ходил вместе с группой Алейникова к немцам в тыл, в Шестоково, и которому Олька призналась, что беременна от Семёна, она перед отъездом в Шантару как-то и не подумала. А он с протезом вместо правой руки, изношенный временем, с поредевшими и почти совсем белыми волосами — был вот он! Он сидел в углу комнаты в мягком кресле и при появлении их с Ириной быстро поднялся и некоторое время глядел то на неё, то на Ирину. Ольга Яковлевна стояла перед ним оцепеневшая.
— Не узнаёшь? — спросил он негромко.
— Дядя… Иван! — прошептала она. — Иван Силантьевич…
— Здравствуй, Олька!
И оттого, что он назвал её таким именем, горло у неё перехватило, какая-то сила подтолкнула её к нему, она сделала два или три шага и, тяжело зарыдав, упала ему на грудь, всё повторяя:
— Дядя Ваня… Иван Силантьевич!
— Ну-ну, Оленька… Что ты? Будет, не надо, — неумело говорил он вполголоса, одной рукой поддерживая её. — Вот встретились когда! Нежданно-негаданно. А это… дочка твоя?
— Да… дядя Ваня! — умоляюще произнесла она.
— Ну-ну, — успокоил он её. — Как звать?
— Ира… Ириной.
— Хорошо… Хорошее имя.
Все — Анна Михайловна, Наташа, Дмитрий, Лена — молча смотрели на Ивана и Ольгу Яковлевну, слушали их отрывочные слова, но не понимали, конечно, о чём они говорят. Лишь Ирина понимала, она стояла чуть сбоку от своей матери, оглядывала некоторое время находящихся в комнате, затем решительно шагнула к Лене, протянула ей сразу обе руки, проговорила, чуть волнуясь:
— Здравствуйте… Давайте познакомимся. Меня зовут Ирина.
— Давайте. А меня — Лена, — сказала та.
— Я знаю… Мне сегодня в райкоме партии товарищ Инютин сказал… И про вас. — Ирина повернулась к Дмитрию. — Он сказал мне, что вы прославленный поэт.
— Это верно, — серьёзно
— В чём?
— По секрету только. А вы никому не говорите больше…
Ирина чуть двинула бровью, произнесла ожидающе:
— Ну ладно…
— Слава-то пришла, а денег нет.
Ирина громко, на всю комнату, расхохоталась, закричала:
— Мама, мама! Ты только послушай, что он говорит!
Она вскрикнула ещё и затем, чтобы разрядить обстановку. Её мать и этот человек с протезом, Иван Силантьевич, теперь молчали, а все другие пристально глядели на них, будто ожидая, когда они заговорят снова. И всем это ожидание было мучительно.
После её возгласа все будто враз сбросили оцепенение, зашевелились, заговорили. Жена Семёна, Наталья Александровна, стала хлопотать у накрытого для ужина стола, а Ольга Яковлевна подошла к матери Семёна.
— Здравствуйте, Анна Михайловна…
— Здравствуй, дочка, — ответила та, поглядев ей прямо в глаза. Поглядела так, что Ольга Яковлевна опять смутилась и невольно произнесла:
— Я так рада…
— Чему? — спросила Анна.
— Семён много рассказывал тогда о вас… и о своей жене.
— Ну, а теперь ты о нём расскажи всем нам. Давайте к столу. Наташенька, рассаживай гостей.
…Потом Ольга Яковлевна негромко вспоминала, как она познакомилась с Семёном на рытье окопов неподалёку от станции Лукашёвка под Курском, о встречах и разговорах с ним, добросовестно излагала все подробности, кроме, конечно, одной. Понимая, что Иван Силантьевич тоже рассказывал не раз о том времени, она постоянно обращалась к нему, прося уточнить день или какие-нибудь обстоятельства.
Он припоминал, уточнял, и её рассказ получался ещё более убедительным.
Рассказывая, Ольга Яковлевна то и дело поглядывала на свою дочь и на Елену, сидящих рядом. Нет, они совсем не походили друг на друга. Одна была чуть выше, другая ниже, волосы у Ирины тёмные, у Елены русые; у дочери Натальи Александровны было круглое лицо, брови густые и размётистые, губы тонкие, очерченные резко, нос с горбинкой, а у её дочери нос прямой, губы припухлые, брови круто выгнутые, редковатые, а лицо удлинённое. Но глаза! У обеих были глаза одинакового цвета — светло-серые, с голубоватым отливом, как у Семёна, их отца! И даже разрез глаз был одинаков, и Ольге Яковлевне казалось, что все — и мать Семёна, и его жена, и брат Дмитрий, и дядя его Иван — все смотрят на Лену с Ирой и все давно заметили, что глаза у них одинаковые…
Когда Ольга Яковлевна рассказала всё, что могла рассказать, когда заканчивали они ужин, к дому подъехала машина, все услышали, как хлопнула дверца. Затем раздался негромкий стук костыля по бетонному полу за дверью. Наталья Александровна, не дожидаясь звонка или стука в дверь, пошла открывать.
— Ну-ка, ну-ка… Очень хочу я поглядеть на приёмную дочку Якова Николаевича, — раздалось из коридора. Затем в комнату вошёл грузный старик с широким открытым лбом. — Здравствуйте. Кружилин Поликарп Матвеевич, бывший секретарь здешнего райкома партии…