Вечный зов. Том II
Шрифт:
Вокруг него и Ерёменко щёлкали пули, долбили, как крупный, тяжёлый град, землю, вколачивались в неё. Но Алейников не обращал на пули никакого внимания, точно это и в самом деле был лишь безобидный град, сыпавшийся с неба.
Гранатные разрывы под навесом и где-то на улице, за домом, ухнули одновременно. И сквозь их грохот чекист с крыши дома прокричал:
— Товарищ майор! Они нас окружили! Справа и слева… И от речки ещё… много!
Прокричал и захлебнулся, покатился по гладкой соломенной крыше, тяжёлым мешком упал на землю.
Алейников и без этого понимал, что они окружены. И понимал, как это
От мысли, что он не учёл единственную возможность незаметно подобраться к дому и стремительно окружить его и что этим его единственным просчётом воспользовался Валентик, Алейников в бессильной ярости застонал.
— А что наши-то там, в холмах, ушами хлопают? — прокричал он, обращаясь будто к Григорию, а в действительности к самому себе. — Как они-то не увидели, прошлёпали?!
— Не з-знаю… Что т-те-перь! — почему-то заикаясь, прохрипел Григорий и заколотил из пулемёта.
Это опять с рёвом поднялись бандиты. Их было больше, чем прежде. Они метались под огнём Ерёменко и Алейникова по двору и под навесом, соломенная крыша стодолы занялась, видимо, от гранатных разрывов, разгоралась всё ярче, в полутьме навеса мелькнул, перебегая куда-то и стреляя на бегу из автомата, якут Митяев, потом взмахнул обеими руками и упал поперёк длинной деревянной колоды.
За спиной, на улице, судя по треску выстрелов справа и слева от дома, чекисты сдерживали наседающих бандеровцев. Сдержат или нет, было неизвестно, а здесь, во дворе, их не сдержать, это было уже ясно. Бандитов слишком много, а их осталось лишь трое — он, Алейников, Ерёменко да Стрижов.
— Отходим, Григорий! — прохрипел Яков. — Стрижов! Давай на улицу! Ерёменко, ты слышишь?!
— С-слы-шу, — с трудом выдавил Григорий, оторвав от земли голову. Алейников до этого на него не смотрел, а тут глянул — вся левая сторона лица Григория и плечо были залиты кровью. Кровь струйкой сочилась из раны в голове, чуть повыше виска. В отсвете горящего навеса она казалась густой и чёрной. — Я с-слы-шу…
И он уронил голову, ткнулся ею в пожухлую траву, тоже залитую его кровью.
— Григорий! — Алейников, не обращая теперь внимания на залёгших совсем неподалёку бандитов, по которым стрелял один лишь Стрижов, схватил Ерёменко за плечи, приподнял, яростно затряс. — Гриша-а?! Гриша!
Голова его моталась тяжело, глаза были открытыми и мёртвыми.
Воспользовавшись этими мгновениями, оуновцы поднялись снова. Яков увидел, как сбоку и чуть впереди от него лейтенант Стрижов, пятясь от наседавших бандеровцев, валит их из автомата. «А кажется, Валентик ведь половину своей банды сюда двинул, дурак, — мелькнуло у Алейникова. И мысль эта была радостной, успокаивающей. — А сейчас все наши подоспеют, с секунды на секунду. Конец банде… Слышат же бой. Долго что-то лишь
Это так казалось ему, что бой идёт долго. На самом деле с момента нападения бандеровцев едва ли прошло три-четыре минуты.
«Ах, Гриша, Гриша…» — вздохнул он и, теряя самые драгоценные секунды, которые, может быть, и стоили ему жизни, осторожно и не спеша, будто боялся сделать верному своему шофёру и другу больно, положил его на землю. И пока клал, бандеровцы оказались совсем рядом. Он это видел и понимал. Положив Григория, схватил свой автомат, разгибаясь во весь рост, вкруговую полоснул по бандитам. Они сыпанули от него веером в разные углы.
— А-а-а! — закричал он дико, страшно вращая белками глаз и пятясь к воротам. — За Григория в-вам! Стрижов, на улицу!
Но Стрижов лежал уже посреди двора лицом вниз, судорожно царапая пальцами землю.
Увидев это, Яков ещё яростнее нажал на автоматный спуск. Но оружие молчало. Менять опустевший магазин на свежий не было времени, а рядом с мёртвым Григорием лежал его пулемёт. Алейников мгновенно кинул автомат себе на шею, нагнулся, схватил ручной пулемёт и в это время услышал:
— Це ж Олейник сам! Живьём взять велено!
— Взя-ать?! — заорал Алейников в бешенстве. — Велено?!
И он вкруговую снова резанул по врагам. Но и пулемёт, подёргавшись в его руках несколько секунд, умолк — кончился диск и в пулемёте. И в ту же секунду словно бревном ударило по ногам. Боли он не почувствовал, но, как подрубленный, упал на колени, упал, понимая, что будет сейчас схвачен. Стоя на коленях, он левой рукой мгновенно сбросил с шеи бесполезный теперь автомат, вставить в который запасной рожок по-прежнему не было времени, а правой выхватил пистолет.
— Взять?! Взять?! Взять?! — вскрикивал он, ощеривая зубы, и с каждым вскриком стрелял по бегущим к нему теперь во весь рост бандитам, отчётливо и ясно краем сознания, оставленным будто про запас, безошибочно определял расстояние до врагов и количество оставшихся в пистолете патронов. Последний для себя, а остальные надо успеть использовать!
— Успеть, успеть… — отсчитал он ещё два выстрела. И, видя, что бандиты совсем рядом, поднёс пистолет к виску. Но донести не успел, собственную пулю опередила вражеская, в голове у него взорвался огненно-оранжевый сноп…
Теряя сознание, Алейников чувствовал и понимал, что ему связывают за спиной руки. Затем поволокли куда-то по земле. И он понял — на улицу. Там была какая-то суматоха и слышались нечастые выстрелы. «Ещё как-то держатся мои хлопцы, — мелькнуло у Якова. — Где же остальные-то наши, черти?» И едва подумал об этом, услышал тревожный вскрик:
— Четово-ой! Из-за речки безпеки прут! Засада-а! И по дороге! С обоих кон-цо-ов!
«Ага!» — подумал Алейников, из последних сил удерживая сознание и стараясь услышать звуки возобновившегося безжалостного боя. И расслышал — во дворе дома и где-то на обоих концах улицы захлопали всё чаще выстрелы, стала нарастать волна звуков из автоматных очередей и человеческого рёва. Волна эта вроде и не усиливалась, но, Яков чувствовал, приближалась. «А раз приближается, значит, усиливается. Это просто мозг у меня тухнет, — подумал Яков. — Сейчас отобьют меня, отобьют… если они, сволочи, не пристрелят. Теперь надо мёртвым притвориться, пущай считают, и тогда, может…»