Вечный зов. Знаменитый роман в одном томе
Шрифт:
— Работа. Страда, — приглушенно ответил Федор. — Да и тебе, поди, не до меня.
Войдя в комнату, Федор крепко пожал руку Кружилину, запросто проговорил: «Здравствуй, Поликарп», потом Хохлову и Нечаеву. Этих он сперва тщательно обшаривал глазами из-под черных сросшихся бровей и уж потом протягивал широкую и крепкую, как дерево, ладонь.
— Ну и рука, знаете, у вас! — с улыбкой проговорил Нечаев. — Подкову, случайно, не разгибаете?
— Можем, — коротко ответил Федор, огляделся, словно поискал, нет ли кого в комнате, с кем надо еще поздороваться. Хмурый взгляд его скользнул по Ивану,
Анна, войдя, тихо поздоровалась со всеми, никого в отдельности и не различая. Потом медленно повернула голову к Ивану. Стояла, глядела на него, сплетая и расплетая дрожащие пальцы.
— Здравствуй, Анна… — проговорила Агата. — Вот у меня Ваня, видишь, приехал…
— Это хорошо… Наконец-то! Здравствуй, Иван. — И Анна шагнула к нему, протянула сразу обе руки.
Антону показалось, что Федор сейчас ринется к жене, схватит ее за шиворот, за волосы и отбросит от Ивана, — так мутно и нехорошо полыхнули спрятанные глубоко за бровями Федоровы глаза, — и поэтому он поспешно заговорил:
— Садитесь, садитесь же! Иван, ты сюда, рядышком со мной. И ты, Федор, рядышком. Поскольку ты старше Ивана, садись по правую мою руку…
— Действительно, попьянствуем, что ли! — воскликнул Хохлов, потер руки, первым сел за стол и начал разливать в рюмки. — А то я уж забыл, как она и пахнет-то. По всем правилам — первый тост хозяину дома.
— Что ж, — поднял рюмку Антон, — выпить хочется, друзья, за многое. Прежде всего — за победу, за то, чтобы скорее выгнать с нашей земли фашистскую нечисть. Эх, друзья мои, вы все-таки не представляете, что это за зверье, фашисты! А я немного представляю, потому что маленько испытал на собственной шкуре, что оно такое… Ну, и за то, что мы, братья, собрались наконец все вместе. Не было бы счастья, как говорится, да несчастье помогло. Рад я, что мы все вместе. За все это…
Все выпили. А Федор почему-то держал рюмку в руке, смотрел, как подрагивает холодная бесцветная жидкость.
— Оно, я думаю, недолго мы вместе-то будем, — сказал он.
Слова эти никому не показались странными: шла война, каждый мог завтра-послезавтра оказаться совсем в другом месте, далеко от Шантары. Но он, чуть помедлив, обвел всех глазами, добавил:
— Да и не очень-то жалко…
— Федор! — невольно воскликнула Анна.
Федор вяло отмахнулся от жены и одним глотком выпил рюмку, точно выплеснул ее содержимое куда-то за плечо.
За столом установилась тишина. Перестали даже звякать вилки и ножи. Напротив Антона сидел Кружилин, и Антон увидел, как он опять, чуть прищурившись, оглядывает Савельевых всех по очереди.
— Да что же вы? Закусывайте, пожалуйста, — приподнялась Елизавета Никандровна. — Антон, наливай-ка еще по одной.
— Ну что ж, — произнес Антон, берясь за бутылку. — Памятуя пословицу: пьяный проспится, а дурак — никогда…
— Нет, нет мне уж будет, — запротестовал Иван Иванович
Он действительно пошел огнем от одной рюмки, беспрерывно вытирал мокрый лоб, часто моргал добрыми, моментально посоловевшими глазами.
— Ничего, еще одну осилишь, — проговорил Кружилин. — А теперь я хочу тост сказать. — И взял рюмку. — Удивительная штука жизнь. Иногда ее понимаешь. Иногда — нет.
— Ты-то обязан всегда понимать. По должности, — сказал Федор.
— Я? Что же я, особой метой от рожденья, что ли, помечен? Такой же человек, как все. Как Антон, как Иван, как ты, Федор, — подчеркнул он. — И бывает, к сожалению, не так уж редко, что человек, не понимая сути и смысла этой жизни, наделает черт-те что, наломает таких дров, так расшибет свою душу, что живет весь в синяках и кровоточащих ранах.
Кружилин говорил медленно, отчетливо выговаривая слова. И по мере того как говорил, Иван, принимая все на свой счет, медленно опускал голову. Рука его, лежавшая на столе, дрогнула. Иван быстро убрал под стол руку, положил на свои колени и почувствовал, как потные и горячие пальцы сидевшей рядом жены легли на его ладонь. Пальцы Агаты тоже дрожали мелкой дрожью.
Федор же сперва слушал Кружилина с какой-то снисходительной улыбкой. Потом улыбка эта стала бесшумно ломаться, мокрый ус его дрогнул, глаза налились железным холодком.
— Но человек, к счастью, наделен разумом, — продолжал Кружилин, глядя в упор на Федора. — Потому он и называется человеком. И рано или поздно он начинает задумываться над сутью и смыслом бытия, жизни окружающих его людей, общества и над своими собственными делами и поступками. Это его заставляет делать властный и извечный зов к жизни, извечное стремление найти среди людей свое, человеческое место. И я думаю, что с этого момента человек, каких бы ошибок он ни наделал, становится уже гражданином, а потом станет и бойцом за справедливость, за человеческое достоинство и за человеческую радость. Вот и выпьем, друзья, за этот вечный и благородный зов, за то, чтоб каждый ощущал его в себе постоянно.
Иван почувствовал, как Агата успокаивающе поглаживает его руку. Федор опять медлил выпить, сжимал огромной ладонью хрупкую рюмку, думал о чем-то. Но про него все забыли будто, разговор пошел о разном.
— Спасибо, Елизавета Никандровна, за угощение. Рад бы посидеть още, да на завод пора, сейчас ночная смена заступает, — неожиданно проговорил Нечаев и встал, чуть не задев головой электрическую лампочку.
Елизавета Никандровна вышла на кухню его проводить.
Там Нечаев оделся, что-то сказал хозяйке, нагнулся и поцеловал ей руку. Федор, сидевший лицом к дверям, смотрел на это строго и осуждающе.
— Ну а если человек не начнет задумываться над смыслом этим? — спросил он вдруг, глядя теперь на Кружилина. — Над сутью бытия и своей жизни? Живет и живет себе, как ему живется. Тогда как?
— Тогда? — Кружилин ответил не сразу. За столом установилась тишина, долгая, гнетущая. И Федор чувствовал: не только он — все ждут, что скажет теперь секретарь райкома. — А тогда — но пословице: смолоду прореха, к старости — дыра.
— Так, — будто удовлетворенно промолвил Федор. И теперь сам потянулся за бутылкой.