Ведётся следствие
Шрифт:
Теодор Немертвых глубоко вздохнул и зашагал, осторожно наступая на левую ногу — колено сегодня болело сильнее обычного, и он не в первый раз пожалел, что не взял в дорогу трость. Впрочем, на самом перроне столпилась масса палаток и ларёчков, бойко торговавших всяким полезным в дороге товаром, и можно было рассчитывать найти что-то подходящее.
Увы, местный ассортимент не мог порадовать разнообразием. В большинстве своем на лотках красовались разнокалиберные дуршлаги, кастрюли — как с ручками, так и без, куски кольчужной сетки… И если наличие всяческих бутылочек с настойками, «целительными при облысении
— И часто у вас такое? — поинтересовался Немертвых у первого попавшегося торговца.
Тот пыхнул трубкой и солидно кивнул.
— Да, почитай, каждый экспресс… Кто-то в газетенке сбрехал, что вагоны от думака не спасают, другой металл нужен, вот народец и запасается. — Он ухмыльнулся. — Одно время даже чугунки брали… Только с чугунками-то народ сурьезный за кордон ходит, на всех не напасешься. А уж в поезде — оно и вовсе ни к чему… А вам, господин хороший, тоже, может быть, котелок по размеру подобрать?
— Благодарю, не стоит, — решительно отказался доктор. — Мне нужна трость. Крепкая, надежная трость, безо всяких новомодных излишеств.
— Старые раны? — лавочник проницательно посмотрел на доктора, что-то прикидывая и вычисляя. — Будет вам палка. Хорошая, крепкая… и без излишеств. Обождать немного извольте… Адольф!
Откуда-то из глубин лавки появился сонный парнишка в шортах на подтяжках и коричневой рубахе, черная косая челка падала на детский лобик.
— Сбегай к дядьке Колину, попроси у него палку. Держи бумажку — я там размер записал, — велел лавочник. — И… одна нога здесь, другая тут!
— Молодая смена? — поинтересовался Немертвых, глядя, как резво замелькали худые мальчишеские ноги в высоких шнурованных башмаках.
— А-а-а… — отмахнулся лавочник. — Смена! Один ветер в голове. Все на заставе пропадает, на инженерной. Там «фридрихи» господ инженеров стоят, так ребятню за уши не оттащить! Хотя, — добавил он задумчиво, — лучше уж там, чем за кордон самовольно лазить… Вы вон такое-то видали когда?
Над торжищем красовался громадный плакат с изображенной на нем жутковатого вида тараканоподобной тварью с хищно распахнутыми жвалами. Поперек плаката кроваво-алыми буквами было выписано четкое «Бойся!».
— Это что еще такое? — удивился Немертвых.
— Да водится на болотах всякая дрянь, — пояснил тот. — Мозги крутит. Наши-то приспособились — чугунок на голову, и пусть щелкает, не возьмет! У солдат вон каски… тоже не побалуешь особо. А ученые смеялись, мол, суеверие… сколько мы потом обглоданных косточек находили! Городские, что с них взять, — закончил лавочник пренебрежительно. Тут как раз с топотом примчался запыхавшийся Адольф. — А вот, господин, и ваша палка. Опробуйте-ка!
Трость в самом деле была хороша — из непонятного дерева, простая, без украшений, с тщательно отполированной рукояткой. Теодор, не торгуясь, отсчитал требуемое (цена была высока, пожалуй, в модных лавках просили столько же, но модные лавки
— Да кто ж назвал его Худеньким, — ругался крупный детина в форме старшего техника. — Это по документам он Худенький! А вмятину оставил — иному кабану не снилось! Леопольд, понимаешь!
— Эт точно, — соглашался второй, пытаясь выковырнуть из решетки отбойника габаритное тело, застрявшее каким-то особенно замысловатым образом. — Нет, лом тут не поможет. Топор пусть несут, кувалду. Срубать будем, что уж теперь! Некогда нам возиться, отправление задерживать нельзя!
— Ну это как-то…
— Ага! А кто ж нас с карантина с эдаким-то десертом на физиономии выпустит? Хотите, чтобы все комарье с болот собралось? Срубать надо, а потом замыть, вмятину выправить и покрасить живенько!
Рядом скучал сержант полиции. Заметив приближающегося доктора, заинтересовавшегося беседой, он шагнул вперед, закрывая широкой спиной неаппетитное зрелище.
— Извините, уважаемый, посторонним сюда нельзя.
— Вечер добрый, сержант. Теодор Немертвых, — доктор показал жетон, — судмедэксперт. Что-то серьезное?
— Вряд ли, — расслабился тот. — Сбили тут одного… Экспрессы, как известно, не тормозят. Тело вот привезли, к счастью, а то потом или искали бы, куда его отшвырнуло, или собирали по всем путям…
— А кто погиб? — полюбопытствовал доктор.
— Да жил тут неподалеку один… литератор, — с непередаваемым выражением произнес сержант. — Заперся в своем имении, дурковал помалу… Жена его, решительная женщина, уж сколько терпела, а не вытерпела! Он же как — каракули свои переписывать заставлял, набело, красиво, да не по одному разу, пишущих машинок не признавал. Так она взяла, села на проходящий экспресс и — фьюить!.. А этот вон чего удумал, пассажирское сообщение останавливать!
— Так может, это он полечиться задумал? — встрял в разговор путеец с ломом.
— Полечиться? — удивился Немертвых.
— Ну да! Тут, понимаете, такая мода образовалась: некоторые господа считают, что если на рельсах полежать, особенно когда тяжелый состав идет, то, значит, от вибрации сплошная польза получается, — сообщил тот. — Всё так лечат! И паралич, и бессонницу, и катаракту, и прочее разное: лягут рядком и в небо смотрят. Ну и вообще, говорят, рельсовый чугуний очень на организм положительно действует! Вот этот господин, поди, и не успел отскочить, вибрациями увлекся…
— Однако… — только и произнес доктор, пораженный такими… хм… прогрессивными методами лечения.
— Нет, этот точно не из болезных, — сказал сержант, продемонстрировав толстенный конверт. — Вон что у него при себе оказалось.
— Предсмертная записка? На сорока листах? — доктор внимательно прочитал последний абзац. — Слог, надо признать… корявый, равно как и почерк, еще архаизмы эти не к месту… И отчего ему было не освоить машинопись? Вы послушайте только: «силою великаго искусства да остановлю бездушный механизм системы, каковая отказала благородным начинаниям в признании и дотянулась до моего убежища…». Напоминает колонку из «Столичного инсургента», — закончил он.