Ведьма без ковена

Горенко Галина

Не разрывая контакта, он берет мою руку, в глазах его пылает огонь желания, плавится и искрит, и лед его глаз тает. Нагнувшись, с превеликой осторожностью мужчина целует мне руку, каждую костяшку по отдельности. Нежную кожу тыльной стороны ладони он осторожно прикусывает белыми зубами, посылая обжигающие волны возбуждения, наблюдая за моей реакцией.

И ему нравится то, что он видит.

Меня неожиданно так ошеломляет этот простой жест, и то с какой осторожностью и усердием Артур изучает что мне нравится, как старается мне угодить, что я капитулирующее

выдыхаю, притягиваю его еще ближе и растворяюсь в ощущениях и его объятиях.

Впрочем, инквизитор не теряется, подгребает меня ближе, вжимаясь в меня и доказывая, как сильно он хочет того же, что и я.

Я целую его пониже мочки, и не удержавшись, прихватываю языком тоненькое серебряное колечко, тяну его на себя, вырывая хриплый стон, но для меня он звучит словно пение райских птиц. Отпускаю, с остервенением переключаясь на шею и бьющуюся в сумасшедшем припадке венку, его пальцы уже проникли под трикотаж футболки, и осторожно, боясь спугнуть кружат вокруг тонких кружевных бретелей.

Он наклоняется, перехватывая инициативу, я чувствую его горячее дыхание на волосах и шёпот, словно предупреждающий выстрел перед атакой, а затем наши уста встречаются вновь, и я теряю себя.

Уже ничего не соображая, я задираю его свитер, скребу короткими ноготками по загорелой, теплой коже, вновь выбивая хрипы. Артур прижимает меня к себе так крепко, что я почти не могу пошевелиться, но кажется, что он изо всех сил старается не сжать еще сильнее.

Мужчина хочет что-то сказать, отстраняется, набирает воздух, но я желаю другого.

Беззащитная шея манит, кадык двигается словно акула, кружащая вокруг аппетитной добычи, и я целую его, теряясь в терпком запахе мужчины. Запускаю руки в жесткие, короткие волосы, пробегаюсь пальцами по чувствительной шее, извлекая то дробный рык, то хриплый, сносящий крышу, стон.

Мне становится холодно всего на мгновение, когда Артур снимает с меня футболку и освобождает меня от лифа.

Под его пристальным взглядом мне становится неловко, но нежность с которой он касается мягких полушарий, с каким жаром целует возбужденные пики, сморщенные от желания в темные ягодки, согревает, распаляет, раскаляет.

Между ног сразу становится мокро, влажно, скользко. Я ерзаю, пытаясь ослабить давление грубой джинсовой ткани и прижимающегося к сокровенному любовника, непроизвольно сконцентрированного на сосредоточии моих стремлений. И эти простые, обыденные движения лишь доказывают мне то, что для того, чтобы кончить достаточно правильных поцелуев.

Я бьюсь пойманной в силки птицей, теряясь в пространстве и времени, а маг сцеловывает мои крики, с наслаждением пьет мой экстаз, как путник в пустыне, погибающий от жажды.

Артур дожидается того, когда я возвращаюсь в реальность, уверенно расстегивает жесткую петлю джинсовой ткани, спускает брюки с трусиками и приникает губами к влажной сердцевине.

Он ласкает меня так долго и с таким тщанием, что перед глазами гибнут вселенные и образуются сверхновые.

Мои ноги уже давно на его плечах, я выгибаюсь, разметав кухонные

полотенца и что-то еще, его пальцы до синяков сжимают мои ягодицы, не давая мне вырваться. Я в плену, и я прошу пощады.

Движения языка, губ, пальцев, так синхронизированы и настроены на мой экстаз, что останавливается он лишь тогда, когда я применяю магию.

Я так сильно хочу его в себе, что поднимаю нас в воздух, и понимаю это только когда открыв глаза вижу перед собой немного шершавый, бежевый потолок. Все вокруг, от тарелок до стульев парит, словно в космической невесомости, и я ничего не могу сделать, чтобы они вернулись на свои места.

Артур щелкает пальцами, опуская нас на бренную землю.

— Ты и так можешь? — смеюсь я.

— Я много что могу, облачко, — шепчет мне в губы инквизитор.

А потом на нас падает тарелка с ароматным крем-супом.

Посыпались хрустящие, аппетитные, даже на вид, вкусные сухарики. А затем шмякнулись о пол один за одним бокалы с вином, столовые приборы и взмывшая к потолку мебель.

Я не смогла сдержаться и хохотала так, что из глаз брызнули слезы, а щеки, казалось, треснут от напряжения. Даже спустя несколько минут не могла остановиться, я так не смеялась с тех самых пор, когда решила удивить маму и к её приходу приготовить борщ.

Поскольку я была тем еще кулинаром, каждый свой шаг я фотографировала и отправляла Каринке для того, чтобы она могла оценить и дать в случае чего совет. И вот когда наконец, густой, наваристый, ароматный, посыпанный чесночком и зеленушкой, сложносочиненный суп настаивался на плите, я решила сделать итоговую фотку шедевра и простимулировать маму, чтобы та быстрее шла домой.

Нужный ракурс, что охватывал бы полную картину моих трудов никак не находился, и естественно, что я сначала обожглась в своих попытках запечатлеть непосильный подвиг, а затем уронила телефон в кастрюлю. Правда маме так ничего и не сказала, а гибель очередного телефона объяснила случайной нелепостью, не вдаваясь в подробности.

И да, борщ был отличный. Наваристый.

Смех оборвался, а с ним пришло раскаяние.

Я старалась не нарушать данных обещаний, тем более обещаний данных самой себе. Мне нравился Артур, впрочем, как и Кирилл, и Илья до него. В каждом из этих во истину прекрасных мужчин я нашла то, за что можно было их полюбить искренне и беззаветно.

Но как говорится, любят не за что-то, а вопреки. Так же и со мной. Легкое, как крылья бабочек и сладкое, как пыльца фей, чувство влюбленности настигало меня, и осыпалось разочарованием от осознания того, что эти чувства не мои, они неестественные, вызванные особым состоянием, которое, черт побери, никак не закончится.

Я хочу смотреть на мужчину и не думать о том, что выбрал он меня, потому что хочет меня, а не потому что дурацкая ведьминская притягательность не оставила ему выбора? А когда послевкусие силы растворится, являя миру «трезвого» от воздействия мага, понять, что и мои чувства к нему не были настоящими.