Ведьма. Эзотерическая книга, которая переворачивает представление о женщинах!
Шрифт:
– Вообще-то, мне тридцать два, – уточнил Хорхе на всякий случай. – Всегда говорю на год старше, привыкаю к этой цифре, уже сам помню так, а потом приходит день рождения, и я осознаю – мне же только сейчас столько. И чувствую себя молодым. Становится тепло и приятно. Непатентованный метод, – счастливо констатировал он, растекаясь небритыми губами под зеркальными очками. – Рекомендую и делюсь…
Евгенио прибавил громкость, в салоне стало отчетливо электронно. Музыка других мест после возвращения с острова молодежи всегда удивляет неказистостью, это справедливо даже для радио, которое источает здесь до предела насыщенные формы с самыми причудливыми
Головы невольно по-голубиному задвигались в такт.
На Ибице до всего рукой подать: то ли музыка выносит рассудок из времени, отвлекая сознание, что завороженно плещется в своем где-то, то ли и правда расстояния настолько коротки, что даже невысокой скоростью все покрывается символическими пятнадцатью минутами. Буквально с десяток поворотов и светофоров, присыпанных, как и все здесь, пестрой молодежью с припухшими лицами, привели нас к группе белых домиков, громоздящихся вблизи и друг над другом, выпирая ребристыми балконами и удобренных густыми зарослями кактусовой розы и ветвями сочно-сиреневой якаранды. Ансамбль казался неземным, я восхищенно вытаращился, запуская в чуть расширенное восприятие всю красоту переплетенных красок и конструкций.
Хорхе шумно выбрался из машины одновременно с вежливым скрипом тормозов. Лицо его раскраснелось, он поминутно приглаживал волосы, и речи его неутомимо перемалывали все, чего только могли коснуться его искристые глаза. Пиджак был забыт под левой мышкой, манжеты рубашки лишились запонок, рукава были закатаны до локтей.
– Такой вот он, этот остров, – жестикулировал правой рукой Хорхе. – Любую благопристойность низводит в мягкий бездельный ажиотаж. Тут все как один в сомбреро и с амбре. Фиеста в полном смысле слова. Все возможно на Ибице, как говорит теперь уже наш общий друг Женя. Все, что происходит на Ибице, – остается на Ибице… – Евгенио глубокомысленно покачал головой нам из машины. Пружинистый палец Хорхе точно вписался в молочного цвета дверной звонок. – Ты увидишь эту фразу или надпись здесь еще не раз… За мной!
Внутри здания – двухэтажного, старательно подкрашенного, подлатанного и, в нимбе высшей точки местного солнцестояния, аккуратного на вид, опоясанного узким балконом с тонкой чугунной оградой, замечательного для проживания молодой семьи, заливисто засвиристело. Хорхе, дирижируя трели, уронил на плотно подогнанный кирпич свой модно выцветший пиджак. Наклоняясь за ним, он пропустил момент открывания двери – белой и высокой, и, выпрямляясь, нос к носу столкнулся с коротеньким смуглым мальчиком в зеленых шортах и майке.
– Дядя Хорхе, – плаксиво констатировал мальчик лет пяти, пристально глядя на нас черными глазами, подкрашенными красным от недавних слез. – Мама ругается…
– Почему? – гневно взмахнул бровями испанец, мгновенно и полностью погрузив малыша в свой пиджак. – Наверное, ты плохо себя вел, как обычно?
Испанец втянул меня в холл, выложенный бледным мраморным камнем с рыжими прожилками. Тут же имелись небольшой камин, узко уходящий в потолок, два худосочных, но высоких окна в крестовых белых рамах с тянущимся к полу тюлем. Удивляло обилие обуви – женской, мужской и детской. Высокое напольное зеркало старинного вида в растрескавшемся обрамлении, на массивной подставке, правдиво отразило наше трио. В дверной проем напротив виднелась следующая зала – просторная и с пахучей кожаной коричневой мягкой мебелью. Среди замершей по периметру пыли, подсвеченной из окон начавшим падение
– Я – Арсений, – разглядывая белые обои с бледными цветами, похожими на галлюцинацию, представился я мальчику, что продолжал плакать и умным взглядом точно искал поддержку.
– И вовсе я не вел себя плохо! – вместо ответа запальчиво закричал он в спину Хорхе, что тем временем двигался навстречу шагам. – Почему я всегда виноват? Если вы взрослые, значит, всегда виноват я? Это неправильно… – Он дернул плечами, и пиджак дядюшки сполз на пол.
– Потому что виноват могу быть я, виноват, Андреа, можешь быть ты, но никогда, – Хорхе развернулся к нему багровым лицом, – никогда мама виновата быть не может. Это мы с тобой знаем наверняка. – Хорхе примирительно развел руки, точно приглашая малыша объятием скрепить изданную формулу. – Ты должен слушаться маму, парень…
– Ты мне не отец, – запальчиво отозвался Андреа, игнорируя багровую доброту дядюшки. Опять поискал глазами чью-нибудь поддержку, но я молниеносно спрятался взглядом в цветах на обоях.
– И не стремлюсь им быть, – обширно улыбаясь, подтвердил другую формулу Хорхе и добродушно продолжил: – Я твой лучший друг, парень, самый твой лучший друг. Так и передай своим друзьям. Дядя Хорхе – мой лучший друг, а я – его лучший друг. – Хорхе звучно хлопнул ладонью о ладонь. – Отца заменить я тебе не смогу, потому что я не твой отец. Тут ты абсолютно прав… – Ноги его закрутились назад – в сторону следующей комнаты, откуда прорисовался тонкий силуэт с тяжеленной рощей черных волос.
– Да, папа… – тихо-тихо вымолвил мальчик и потянулся за пиджаком на полу.
– Ты сам сказал это… – тоже тихо обронил Хорхе, настраиваясь на пламя больших серых глаз и уверенную горбинку своей женщины, что мягко отстукала свои шаги уже в холле. – И слушайся маму, – добавил он, осознавая, что теперь все его слышат, – даже я ее слушаюсь, а ты кто такой, чтобы ее не слушаться. Когда вырастешь, будешь уже прислушиваться, но пока – делай все, что она говорит… – Язык Хорхе заплелся в конце, смазав элегантный пассаж.
– Хорошо, – еле слышно вылилось из большого пестрого пиджака, что опять повис на хилых плечах.
Высокая смуглая скуластая испанка с непокорными волосами и взглядом, с кривоватой, но очень живой улыбкой, с созвездием мелких родинок на левой щеке, худая, но спортивная и туго втиснутая в невесомые шорты и майку цвета спелой черешни, она горделиво прошествовала мимо меня, благосклонно кивнув, и крепко обняла коренастую фигуру Хорхе.
– Консуэлла, – раскатисто протянул испанец, обнимая ее так крепко, что мне померещился хруст. – Богиня… И даже имя твое – точно лучшая музыка этого бесноватого острова! – Хорхе утопил свое большое лицо в ее маленьких плечах. – И вообще ему пора менять название…
Ароматическая нотка, явившаяся вместе с Консуэллой, приятно защекотала ноздри. Казалось, я на миг оторвался от пола, чтобы тут же еще крепче приклеиться.
– Дорогой Хорхе, – протянула женщина теплым голосом, и моим глазам открылись пылко влюбленные друг в друга люди. – Добрый Хорхе! Ты пришел домой. Наконец – то… – Она выпустила его из рук, глубоко заглядывая в его голову посредством его же красноватых глаз. – И сегодня я тебя никуда не отпущу.
Выражение лица испанца поменялось, он вывинтился из очередной попытки объятия, оказавшись за нежной спиной роскошной подруги.