Ведьмин вяз
Шрифт:
– Дай и мне, что ли. – Я протянул руку. Меня еще потряхивало от адреналина.
Леон покосился на меня, вскинул бровь:
– Ты разве куришь?
– Балуюсь иногда, – пожал я плечами.
Хотя к сигаретам прежде я не прикасался, покуривать начал месяц-другой назад, но признаваться в этом не собирался, чтобы Леон не счел мою просьбу доказательством трагической тяги к саморазрушению, дело-то было совершенно в другом. Из-за травмы мозга у меня странным образом изменилось обоняние, я чуял какие-то невероятные запахи (от макарон из микроволновки воняло хлоркой, от штор, когда я задергивал их на ночь, вдруг потянуло отцовским одеколоном), а поскольку нас вечно предупреждают о
Леон протянул мне сигарету и зажигалку. Из нас троих он переменился сильнее всего. В детстве он был озорным, веселым, непоседливым, но к средней школе от этого не осталось и следа. Мы учились в разных классах, но я знал, что дети над ним издеваются, и этого следовало ожидать: Леон был хилый, малорослый, тихий, с подозрительно тонкими чертами лица; я помогал ему, чем мог, но всякий раз, как мы сталкивались в коридорах, он спешил прочь, вжав голову в плечи, и явно думал о чем-то своем. Он и сейчас на пару дюймов ниже меня ростом, по-прежнему хрупкий, как эльф, и темная челка все так же небрежно спадает ему на глаз – хотя теперь на эту небрежность явно уходит битый час и тонна воска для укладки, – но мне никак не удавалось совместить собственные воспоминания с этим худощавым парнем, который, прислонясь к стене, покачивал ногой и в целом выглядел так круто, что в его присутствии поневоле казалось, будто ты сам всю жизнь старательно упражнялся в том, чтобы пустить все псу под хвост.
– Спасибо. – Я вернул ему зажигалку.
Леон расслабился и наконец спокойно смотрел на меня, я сделал усилие, чтобы не отвернуться.
– Извини, что я редко звонил, – бросил он. – Когда ты лежал в больнице.
– Да нормально. Ты же писал.
– Твоя мама сказала, что тебе нужна тишина и покой, просила тебя не доставать, ну и… – Он дернул плечом. – В общем, меня это не оправдывает, конечно. Надо было чаще звонить. Или навестить тебя.
– Ой, нет. Только не это. – Я не мог понять, то ли мой голос звучит непринужденно, то ли я переигрываю. – Мне хотелось целыми днями валяться в пижаме и отдыхать. Смотреть всякую хрень по телику. Понимаешь? Какие уж тут гости.
– Все равно извини.
– Ну вот и увиделись, – ответил я и переменил тему: – Ты останешься ночевать?
– Только этого не хватало. Нет, я к родителям. Увы. – Он сунул зажигалку в карман. – Я бы, конечно, лучше пожил у Хьюго, но меня ведь тут же запрягут за ним ухаживать, и в качестве официальной сиделки я вообще не смогу никуда отлучиться, потому что если Хьюго, пока меня нет, почувствует себя хуже и умрет, виноват во всем буду только я и никто другой, нет уж, спасибо. Я его люблю, мне нравится с ним общаться, пока есть такая возможность, я не прочь пожить у него пару недель, если ему потребуется помощь, но брать на себя серьезные долгосрочные обязательства не готов. У меня работа, – Леон работал на безумно модном инди-лейбле, – у меня отношения, у меня жизнь, наконец. И я не могу от всего этого отказаться.
Его слова неприятно меня резанули – я тоже не метил в официальные сиделки, – но Леон всегда был склонен драматизировать, к тому же, судя по всему, его основательно допекли.
– Достали? – спросил я.
Он закатил глаза.
– Даже говорить не хочу. Наседают на меня каждый божий день, как два копа на допросе. Сперва звонит мама, распинается, что бедный Хьюго доживает последние дни в одиночестве. Потом вступают скрипки: звонит папа и разражается пафосной речью, дескать, Хьюго
Леон был чуть пьян, но не настолько, чтобы кто-то это заметил.
– Я у него поживу, – сказал я.
Он высоко вскинул брови.
– Ты? – спросил он с таким недоверием, точно я был шимпанзе, которому доверили запустить ракету. Меня это взбесило.
– Да, я. А что?
Леон откинул голову на стену и расхохотался.
– Боже мой, – выдавил он. – Какая прелесть. С удовольствием на это погляжу.
– Что смешного-то?
– Наш Тоби, ангел милосердия, жертвует собой ради тех, кто нуждается в помощи…
– Всего пару недель. В сиделки я тоже не нанимался. – Смех осекся, Леон хмыкнул сухо, и я спросил: – Что?
– Вот сюрприз так сюрприз.
– Да чего ты ко мне привязался? Сам же сказал, ты не переедешь к Хьюго ни за что на свете…
– Потому что для меня в этом случае обратного пути не будет. А вот ты спокойно свалишь, как только тебе надоест…
Меня мутило от сигареты, выпитых коктейлей и всего этого окрашенного лихорадкой дня, ругаться с Леоном совершенно не хотелось.
– Я же не виноват, что тебе не хватает… не хватает… – я пытался вспомнить слово cojones [8] , – яиц возразить предкам…
– Мы все прекрасно понимаем, что долго ты не протянешь. Неделю от силы. Максимум дней десять.
В голосе его сквозила издевка, точно я какой-нибудь принц на горошине, в жизни не страдавший ничем сильнее похмелья, – да если бы он только знал, этот Мистер Крутой с выпендрежно-многозначительными кожаными браслетами и беззаботной клубной жизнью, если бы он только знал…
8
Яйца (исп.).
– Что ты несешь? По-твоему, я не справлюсь?
Я нарывался на ссору – отчасти специально. Леон всегда быстро шел на попятный, и мой вызывающий тон непременно его разозлит, тем более что он и так уже на взводе. Я вовсе не собирался затевать полноценную драку на террасе, чтобы бездыханное тело проигравшего потом уволокли прочь, – хотя, признаться, это не самый худший вариант досуга, а то в доме как раз кто-то запел, – но мне отчаянно, со злостью самобичевания хотелось, чтобы Леон, потеряв терпение, высказал мне в лицо все, что думает о новой моей личности.
Он поднес сигарету к губам и жадно затянулся.
– Ты сейчас не в лучшей форме, – ответил Леон и выдохнул вбок струйку дыма. – Правда же?
Меня охватило такое бешенство, что я даже обрадовался.
– Что? Я здоров.
Взгляд из-под полуприкрытых век.
– Как скажешь.
– Что ты имеешь в виду?
У меня руки чесались врезать ему хорошенько, но Леона, казалось, это нисколько не волновало. Краешек его губ изогнулся кверху.
– Да ладно тебе. Ты за сегодня не произнес и дюжины слов. И ничего не ел – так, пару раз ткнул вилкой.