Ведьмин вяз
Шрифт:
Я изумленно рассмеялся, и мой смех отразился эхом от высоких стен. Я-то думал, он скажет что-нибудь насчет моей походки, о том, что я постоянно теряю нить разговора и умолкаю, мучительно подбирая слова, – в общем, бессердечно и ловко полоснет меня по больному и бросит истекать кровью. Вместо этого мне слегка погрозили пальцем за недостаточную общительность и нежелание есть овощи, и от облегчения у меня закружилась голова.
– Сегодня не лучший день, – со смехом признался я. – Сам же сказал. Как-то не хочется притворяться, будто все в порядке. Если у тебя это получается, вперед. Я на
– Узнаю старого доброго Тоби, – раздраженно сказал Леон, он не любит, когда над ним смеются. – Пусть другие надрываются, а он не будет.
– Чувак, я тебя вроде ни о чем не просил. Сам же делаю то, что считаю нужным. И не вижу в этом ничего плохого, – произнес я так естественно, так похоже на себя прежнего, что по тому, как Леон вздернул подбородок, ясно понял: мне удалось задеть его за живое; не выдержав, я рассмеялся.
– Полная чушь, – отрезал он. – Чувак. Ты глаза свои видел? Остальных ты, может, и обманул, – он кивнул на дом, – но это не значит, что ты умеешь притворяться. Ты же бесишься.
Я расхохотался так, что дым пошел носом. Я согнулся пополам от кашля.
– Еще и ржешь как сумасшедший, – раздраженно сказал Леон и отодвинулся от меня. – Уж не знаю, что ты там принимаешь…
– Героин. Все крутые парни сидят на героине. Может, тебе тоже стоит…
– Заткнись, пожалуйста, сделай одолжение. Докуривай свою сигарету – мою сигарету, – вали в дом и оставь меня в покое.
– А, вот вы где. – Из задней двери высунула голову Сюзанна и опасливо оглянулась. – Леон, твой отец поет “Раглан-роуд”. Я сказала, что пойду вас искать, ведь вы наверняка расстроитесь, если пропустите такое. Правда, никто не говорил, что я сумею быстро вас найти. Над чем смеешься?
– Тоби сошел с ума, – Леон сердито раздавил каблуком окурок, – если, конечно, там вообще было с чего сходить.
– Господи боже мой… – Я наконец отдышался. Сердце колотилось. – Ради такого стоило переться на это сраное семейное сборище.
– Ну спасибо, – ответила Сюзанна. – Мне тоже было приятно с тобой общаться.
– Сборище вышло… – я пытался вспомнить слово “блистательный”, но безуспешно, – роскошное. Чумовое. Но согласись, если бы ты могла выбирать, как провести день, этот вариант оказался бы в самом низу списка, сразу же за походом к зубному.
– Скажи мне, что ты принесла выпить, – попросил Леон. – Если я не выпью, мне духу не хватит туда вернуться.
– Я думала, у вас есть. Подожди, – она повернулась к двери, заглянула в щелку, – вроде все чисто. Пойду в дом. Но если меня перехватят, заберите меня оттуда, договорились? – И скрылась на кухне.
– Извини. – Голос мой потеплел, и не только потому, что Леона раздражало лишь повышенное, по его мнению, внимание прочих к моей персоне, в остальном же он не заметил за мной никаких странностей. Давненько мы с ним не говорили по душам, со школы уж точно: новые друзья, бурная светская жизнь, к тому же он публично объявил о своей сексуальной ориентации, а чтобы никому в голову не пришло в этом усомниться, стал вести себя как стереотипный гей – наркотики, клубы и прочее, чего я никогда не понимал, – словом, с тех пор наши пути разошлись, и тем трогательнее было обнаружить, что я по-прежнему легко
Леон закурил новую сигарету, мне не предложил.
– А это всего лишь обезболивающие. После сотрясения мозга у меня до сих пор голова побаливает. Ничего серьезного, но семейное сборище на больную голову для меня многовато.
– Понятно.
– Кто-нибудь еще заметил?
Леон пренебрежительно фыркнул.
– Не-а. А если бы и заметили, то решили бы, что ты еще не оправился от потрясения. Мать говорит, тебе нужно заняться йогой, чтобы восстановить энергетический потенциал.
Я хрюкнул от смеха, и Леон невольно ухмыльнулся.
– Чудесно, – ответил я. – Обязательно попрошу ее порекомендовать мне какую-нибудь школу йоги.
– Ты поосторожнее все-таки. – Леон оглянулся, не идет ли Сюзанна, понизил голос и продолжал уже безо всякого раздражения: – Один мой друг… а, фиг с ним. Я хочу сказать вот что: таблетки – не безобидное драже, даже если тебе их выписал доктор. Смотри не переусердствуй.
– Кто, я? Никогда.
Леон скривился, но сказать ничего не успел: вернулась Сюзанна с бутылкой вина.
– Есть! Горючее нам явно не помешает. Леон, твой отец как раз поет “Спэнсил Хилл”.
– О нет.
– Мелиссу вытащить я не сумела, – сообщила мне Сюзанна. – Она сидит рядом с твоей матушкой, и та обнимает ее за плечи.
– Пора ее спасать, – сказал я, но с места не двинулся.
– Да ладно, ей, похоже, нравится.
– Мелиссе нравится все и всегда. Такой уж она человек. Я не об этом.
– Представляешь, – сказал Леон Сюзанне, – он будет тут жить.
Сюзанна уселась рядом со мной на крыльцо, выудила из заднего кармана штопор и зажала бутылку между коленями.
– Знаю. Это я его попросила.
Леон вскинул брови:
– Ты мне не говорила.
– Ну так я же не думала, что он согласится. Но, – она мельком улыбнулась мне, сражаясь с пробкой, – похоже, я его недооценила.
– Дело нехитрое, – произнес Леон, уставясь на сад.
Чпокнула пробка. Сюзанна сделала большой глоток – причем, к моему удивлению, с видимым удовольствием, а я-то в глубине души по-прежнему смотрел на нее как на восьмилетнюю девочку – и протянула мне бутылку.
– Не обращай на него внимания, – сказала она мне. – У него день не задался.
– А у кого задался, – ответил я. Вино было красное, густое, пахло августом, и, еще не пригубив, я почувствовал, какое оно крепкое. – Как жизнь?
– Сам как думаешь? – Сюзанна запрокинула голову и принялась массировать шею. По сравнению с Леоном она практически не изменилась. Вместо двух толстеньких детских косичек или всклокоченной юношеской гривы – волнистое короткое каре, подростковая невзрачность сменилась основательностью, привлекательной своим спокойствием, и уверенностью, что Сюзанна будет выглядеть точно так же и двадцать, и пятьдесят лет спустя, но рождение двух детей лишь отчасти смягчило ее длинноногую угловатость; ненакрашенная, в линялых джинсах, она сидела на крыльце по-турецки, раскованно, как в детстве. – Том научился гениально делать массаж. А у тебя как дела?