Ведьмино отродье
Шрифт:
– У вас, наверное, внуки, – сказала ему милая библиотекарша. – Вы им читаете вслух?
Феликс кивнул и улыбнулся. Зачем ей знать правду?
Но вскоре и этот источник иссяк. Феликс стал проводить непростительно много времени, сидя в теньке в полосатом шезлонге, купленном на гаражной распродаже, и глядя в пространство. Подобное времяпрепровождение неизбежно приводит к тому, что человеку начинает видеться то, чего нет. Но Феликса это не насторожило. Облака странной формы, лица в листве. Так он чувствовал себя менее одиноким.
Тишина все-таки до него добралась. Не совсем тишина, если быть точным. Пение птиц, стрекот сверчков, шелест деревьев под ветром, многоголосие жужжащих в
Если нет, то имелось ли что-то, что еще было важно? Чего он хотел с той же страстью, пылавшей в нем прежде, когда он неистово сотрясал твердь театрального мира? Для чего теперь жить? Какова его цель? Он потерял дело всей жизни, любовь всей своей жизни. Обе любви. Он впадал в спячку. Терял энергию. Существовал по инерции, но хотя бы не потянулся к рюмке.
Он мог бы стать одним из многих мужчин преклонного возраста – оставивших в прошлом романтику и амбиции, – бесцельно топчущих землю. Мог бы отправиться в путешествие. У него были какие-то сбережения. На две-три поездки должно хватить. Но вот именно что на две-три. И вряд ли ему было бы интересно. Потому что: куда он хотел бы поехать? Он мог бы завести интрижку с какой-нибудь одинокой дамой и сделать несчастными их обоих. О создании новой семьи не могло быть и речи, потому что никто не заменит ушедших. Он мог бы записаться в бридж-клуб, кружок фотографии или студию рисования акварелью. Но он ненавидел бридж, потерял интерес к фотографии и не взялся бы за рисование даже ради спасения собственной жизни.
Но хотел ли Феликс спасти себе жизнь? А если нет, что тогда?
Можно повеситься. Пустить себе пулю в лоб. Утопиться в озере Гурон, которое было не так далеко.
Пустые размышления. Он не думал об этом всерьез.
А значит…
Надо было найти себе цель. Он много думал об этом, сидя в шезлонге на свежем воздухе. В конце концов он пришел к выводу, что у него остается лишь два варианта – два дела, которые все еще могут доставить ему удовольствие. Со временем он сформулировал их для себя очень четко.
Во-первых, надо вернуть себе «Бурю». Ему необходимо поставить ее на сцене, когда-нибудь, где-нибудь. И это не связано с театром или с его репутацией, или с его карьерой – нет, истинная причина была иная. Все очень просто: его Миранда должна восстать из хрустального гроба. Ей надо дать жизнь. Но как это сделать, где найти актеров? Актеры не растут на деревьях, хотя деревьев вокруг в избытке.
Во-вторых, он хотел отомстить. Он жаждал мщения. Мечтал о нем. Тони и Сэл не должны избежать наказания. Он оказался в столь бедственном положении по их вине. Они поступили с ним подло. Но как ему им отомстить?
Вот чего он хотел. И хотел с каждым днем все сильнее. Но не знал, как это осуществить.
7. Предавшись страстно наукам тайным
С «Бурей» придется подождать, faute de mieux [4] : на нее не было средств. Стало быть, первым делом Феликс сосредоточился на отмщении.
Как оно осуществится? Он коварно заманит Тони в сырой подвал обещанием
4
За неимением лучшего (фр.).
Допустим, Феликс соблазнит жену Тони или, что лучше, наймет какого-нибудь молодого и рьяного жеребца, чтобы он соблазнил жену Тони? Но эта женщина представляет собой экспонат из замороженного алебастра: вероятно, она вообще робот и несоблазняема в принципе. И даже если удастся взломать замок ее невидимого пояса верности, почему должен страдать ни в чем не повинный молодой жеребец, кем бы он ни был? Зачем обрушивать на него ярость Тони, который теперь стал влиятельным человеком, имеющим доступ к оружию, способному превратить в пепел любую карьеру? Век молодых жеребцов очень недолог, и надо дать им возможность насладиться их золотыми денечками в плавательных бассейнах и постелях почтенных матрон. Пока молодость не увяла, пока плоть отзывчива к женской красоте и разум не потерял ясности.
Вот еще вариант: пробраться в дом/офис/любимый ресторан Тони и подсыпать ему в еду яд, чтобы Тони слег с неизлечимой болезнью, а потом умер мучительной, долгой смертью. Тогда Феликс переоденется в доктора, придет к Тони в больницу и будет злорадствовать. Он когда-то читал детективный роман, в котором жертву отравили луковицами нарциссов. Их подложили в луковый суп.
Нет, нет. Пустые фантазии. Это уже не месть, а какая-то мелодрама. И в любом случае у него нет возможностей, чтобы все это осуществить. Надо действовать более изощренно.
Знай своего врага, учат нас лучшие умы человечества. Феликс начал отслеживать все действия Тони: где он бывает, что делает, все его официальные заявления, все выступления по телевизору. Список его достижений; Тони нравилось накапливать достижения, и он очень тщательно следил за тем, чтобы о них было известно общественности.
Поначалу отслеживать Тони не составляло труда: для этого было достаточно просто просматривать местные мейкшавегские газеты – в то время их было всего две, – с театральными и светскими новостями. Без Тони, кажется, не обходился ни один званый вечер, ни один благотворительный бал. Сам Тони без устали давал интервью и блистал в свете. Феликс скрежетал зубами, узнав, что Тони вручили награду как Лучшему предпринимателю года в сфере искусства, а чуть позже – награду за Лучшую социально ориентированную театральную программу, когда Тони придумал пригласить местных детишек на Фестиваль, где они смотрели «Гамлета», перешептываясь и хихикая, пока на сцене громоздились трупы. Только эту программу придумал не Тони, а Феликс. Как и большинство проектов, за которые Тони получал премии и награды.
На пятом году пребывания Феликса в изгнании Тони вручили орден Онтарио. Дешевый фигляр, рычал про себя Феликс. Еще одна побрякушка тебе на лацкан. Самозванец!
Шестой год изгнания. Тони сменил направление. Уволился из дирекции Фестиваля и подался в политику. Баллотировался в Мейкшавеге, где был заметной фигурой общественной жизни, и получил место в законодательном собрании всей провинции. Сэл О’Нелли по-прежнему занимал пост министра культуры, так что теперь эти двое сидели в одном гнезде и, вне всяких сомнений, прилежно его устилали пером и пухом. Очень уютно устроились, оба.