Ведьмино яблоко раздора
Шрифт:
– Это был ее дебют. Грета Стриж – юная, гибкая, очаровательная! Коротко стриженные курчавые волосы, игривые раскосые глаза под прямыми стрелами бровей, ярко напомаженные малиновые губы, обворожительная ямочка на подбородке – Грета больше походила на сорванца, чем на актрису. Если бы божественная Алла Демьянова не сломала ногу, Грета не вышла бы на сцену вместо нее. Эта девочка тогда была еще студенткой театрального училища, и ей никто не давал серьезных ролей, а тут сама судьба распорядилась, чтобы она сыграла Офелию. В молодости я был дерзким и после спектакля осмелился проникнуть за кулисы с букетом нарциссов. Куда идти, я не знал, и сунулся в первую попавшуюся дверь, которая оказалась
– Застегни! – приказала она.
Походкой разбуженного среди зимы медведя я приблизился и непослушными пальцами прикоснулся к лентам на спине ее платья. И какой бездарный модельер додумался сшить сценический костюм со шнуровкой! Это же повеситься можно, пока его зашнуруешь! У меня, конечно же, ничего не получилось. Думаю, если бы я был чемпионом мира по шнурованию женских платьев, я все равно не справился бы. Мои ладони предательски вспотели, и в голове не осталось ни единой мысли. А ведь когда я к ней шел, я заготовил целую речь. Не дождавшись помощи, Грета рассмеялась своим ангельским смехом. Изогнувшись, как кошка, она ловко справилась с лентами. А я стоял и глазел на нее как идиот.
– Как тебя зовут, друг любезный? – спросила она.
– Александр, – заикаясь, ответил я.
– Чего ты хотел, Александр?
Грета пододвинулась ко мне совсем близко, так что я почувствовал ее дыхание. Ее алые губы оказались совсем рядом с моими, и мне показалось, что все происходит в каком-то сказочном сне, потому что наяву такого быть никак не могло!
Смеясь, Грета отстранилась и повторила вопрос:
– Так чего ты хотел, дружочек?
– Автограф, – промямлил я, протягивая программку.
Она прислонила эту программку к своим губам и оставила на ней след помады.
– А теперь вон отсюда! – скомандовала Грета, и я не посмел больше задержаться ни на минуту.
Я любовался этим малиновым следом, целовал его, представляя пухлые губки Греты. Да, да, я был именно тем словом, которое тебе сейчас пришло на ум.
И вот я эту программку потерял. Эх, как же я о ней жалел! Теперь уже не жалею, клочок бумаги – он и есть клочок бумаги, а тогда, когда я был молодым и влюбленным, я за него был готов жизнь отдать. Потом началась война. Она, проклятая, быстро меня отрезвила и заставила повзрослеть. Но она же еще раз свела меня с ней, с Гретой Стриж.
Наш самолет сбили над Алуштой, двигатель не задело, поэтому он сразу не упал, и пилот сумел его посадить на виноградное поле. Пилот уцелел, а меня ранило в плечо. Рана – царапина, пустяк, и с этим пустяком меня отправили в госпиталь. Скучное это занятие, скажу я тебе. Скучное и скверное. Вокруг боль и немощь, товарищи в агонии, сестрички – совсем девчонки, ночей не спят – в палатах дежурят, на фронте суровые бои, а ты лежишь почти здоровый, и от этого тебе становится совестно. Никто и полусловом не упрекает, а все равно совестно. Думаешь, уж лучше бы упрекали, так, может быть, быстрее выписали бы. Но нет – лежи, долечивайся до полного выздоровления, бока отлеживай. Госпиталь был там же, в Крыму. Море, солнце, кипарисы – курорт, одним словом. Ребята из моей эскадрильи каждый день в небе гибли, а я на курорте прохлаждался. Больше всего я тогда думал о том, как я им в глаза смотреть буду, когда вернусь в строй.
Сдружился я в госпитале
В очередной раз, когда мы с Федькой ушли в горы, мы нарвались там на группу немцев. То ли диверсанты, а то ли остатки разбитого полка, который наши из тех мест выкинули. Мы с голыми руками – на двоих один нож и тот с коротким лезвием для консервов, а у них автоматы. Ясное дело, мы с Федькой на рожон не полезли. Нужно было скорее сообщить своим, чтобы немцев этих прижали. Только как уйти, если они нам дорогу перекрыли? Мы решили в пещере переждать, только далеко вглубь не уходить, чтобы не заблудиться. Это пока немцы ближе не подошли, мы думали, что только у входа постоим. Когда они оказались совсем рядом, нам пришлось скорее уносить ноги. Фонарь не включали, чтобы себя не выдать, пробирались в абсолютной тьме наугад. В небе я трусом никогда не был, но там я мог стрелять по врагу, а в горах без оружия против вооруженных шестерых человек я чувствовал себя мышонком. Мышонком, забившимся в щель. В тот закуток, где мы пережидали, снаружи не доносилось ни звука. Ушли ли немцы или нет, понять было сложно. Да и где он, выход этот, мы уже не знали. Федька включил фонарь, огляделись. Узкое пространство с тремя лазами в разные стороны, по какому из них мы шли – непонятно.
Мы еще не верили, что заблудились. Нам казалось, что вот-вот найдем выход, а его все не было, ни за тем поворотом, ни за следующим. Важно было друг друга не потерять, а потеряться в пещере – раз плюнуть: завернул за поворот, и все – ни света тебе, ни звука, кричи, не кричи – не услышат.
– Все, привал, – сказал Федька. Он был ранен в ногу, рана зажила, но нога все еще болела. Врач рекомендовал Федьке ходить, чтобы быстрее поправиться. Вот Федька и ходил. Ночами по горам шастал.
– Думаешь, все, капут? – спросил он.
– Что ты несешь? Какой капут? Мы выберемся! – заверил я, хотя хорошо понимал, что шансы наши весьма малы.
– Обидно вот так вот помирать – не на передовой, а в этом склепе. Да еще в дезертиры нас запишут.
Тут Федька был прав – не приди мы в госпиталь, никто разбираться не стал бы, решили бы, что мы сбежали, чтобы на фронт не возвращаться.
– Дай нож, – сказал я.
– Зачем? – не понял Федька, протягивая мне ножик.
– Море здесь, – я начертил на стене горизонтальную полосу. – Мы подошли с юго-востока, вот отсюда. Потом был поворот налево – вот он, – рисовал я зигзаги – маршрут нашего следования, Федька подсказывал подробности, спорил. Мы с ним даже чуть не подрались, отстаивая каждый свою точку зрения.
– Потом мы назад попятились! – утверждал он.
– Это было позже, после вот этого поворота, – орал я, вычерчивая на стене кривулину.
– Нет! Поворот был тут, я еще башкой о выступ приложился, – Федька для убедительности продемонстрировал шишку на лбу.
– А я тебе говорю, мы двигались на север, вот сюда! – с силой ткнул я ножом в стену. Неожиданно легко нож вошел в стену по самую рукоятку. – Посвети сюда! Тут, кажется, что-то есть.
Мы стали отковыривать вставленный в стену камень. В тот момент мы подумали, что камень закрывает лаз, но за ним оказалось небольшое, размером с кастрюлю, углубление, в котором лежал кусок серой ткани – чей-то тайник, догадались мы.